Укротители Быка

Райн подошел к окну. Оно выходило в парк, где можно было видеть аккуратно подстриженные деревья, зеленые лужайки и выровненные по форме кусты. Мужчина и женщина — он не мог отсюда по одежде разобрать, кто — стояли под опадающим кленом и, кажется, кокетничали.

— Сударь, — произнесли откуда-то из-за плеча Райна.

Он обернулся и сразу увидел свою собеседницу. Женщина в просторном темном платье.

— Сударыня матушка, — сказал Райн. — Рад видеть вас в добром здравии. Как поживает мой брат?

Она сделала реверанс.

— Благодарю вас, сын. Я тоже рада нашей встрече. У вашего брата также все хорошо, я передам, что вы справлялись о нем.

Он поклонился. Она села на стул.

— Итак, — произнесла Ядвига Гаева. — Что вы хотели обсудить со мной?

— Возможности, — произнес Райн. — Тысячи новых возможностей. Которые держит в руках Его светлость рыцарь Оливы.

Он заговорил. Возможно, его речь текла легко и плавно, возможно, его слова вместо щедрого послеполуденного солнца золотили пылинки в воздухе. Но самому Райну казалось, будто он плетет паутину не хуже дворцовой, и невыносимо тяжело было на сердце, ибо он не знал, правильно ли поступает. Впрочем, сомневаться астролог как раз права не имел.

— Таким образом, сударыня, — произнес Райн своим самым мягким и самым убедительным голосом, — вы видите, что мы союзники, с какой точки зрения ни посмотри. Вам выгодно то, что я предлагаю, мне выгодна ваша помощь, — «выгодна» он выделил голосом.

— А… конечно, — согласилась Ядвига Гаева. — Узнаю породу. Вы, конечно же, уже собрали обо мне все сведения, какие только можно? Знаете и мое положение при дворе, и какое влияние я имею на Их Величества…

— И какого не имеете, — кивнул Райн. — Совершенно верно.

— Тогда вы, должно быть, знаете, что я связана с его святейшеством Унтер-Вотаном. Вы же предлагаете мне развязать войну против его интересов.

— Я предлагаю вам в первую очередь больше, чем может предложить его святейшество.

— Его святейшество пользуется всемерной поддержкой императора, — «Проще говоря, — подумал Райн, — он-то тут и правит». — Вы предлагаете мне больше, чем способен предложить император?

— В некотором смысле. Может ли он дать вам поддержку настоящего союзника, сударыня.

Она приподняла руку, словно хотела поправить волосы, но опустила ее на колени, не коснувшись чепца.

— Прошу вас объяснить.

— Извольте, сударыня. Вы служите Его Величеству уже сколько — года два, кажется? За это время вы значительно облегчили его состояние, возможно, именно благодаря вам был зачат наследник. Однако неужели вы думаете, что даже после рождения принца Георгию Гаеву будет пожаловано поместье? Не смею сомневаться в честности Его Величества, однако рассудите сами: вы выгодны Его Величеству именно в том качестве, в каком сейчас. Как только вы обретете земли — вы обретете независимость.

— И что же должно измениться после того, что вы предлагаете? — спросила Ядвига, вскинув голову.

Райн залюбовался ей, да так, что у него сжалось сердце. Эта до предела знакомая складка у рта стала глубже — настоящая морщина. Только справа, слева нет. Эти густые брови, которые она никогда не выщипывала, повинуясь моде, остались такими же. Вот только чепец… Райн помнил: когда он был маленьким, мама никогда не закрывала волосы. Носила распущенными, или в косе, или подхватывала бечевкой у лба, чтобы не мешали, как крестьянские женщины.

Таких красивых волос, как у матери — густых, длинных, рыжевато-каштановых — Райн больше ни у кого не видел.

— Ну, сударыня, не мне вам объяснять, с вашим жизненным опытом, — пожал плечами Райн. — Сеньор, держащий землю на вражеской территории, никогда не может быть полностью независим от сюзерена. Даже менее того. Ведь у вас нет собственной армии — или я ошибаюсь?

Ядвига никак не прокомментировала этот намек на собственную уязвимость. Даже кулаков не сжала.

— Итак, — сказала она после короткой паузы, — говорите по сути, Райн. Что вы от меня хотите?

* * *

Ингерманштадская мозаика, которую Райн обдумывал последние несколько месяцев, наконец начинала складываться. Обрастала готовыми именами и лицами поверх умозрительных схем, прорезалась картинками настоящих мест, запахами и ощущениями. В Элизиуме — пыль, паутина и память. В главном храме Одина, по совместительству жилище Унтер-Вотана, пахнет благовониями, дымом курительниц, вязкостью незнакомого говора, которым пользуются его жрецы, потому что, видите ли, для этого языка есть руны.

Ингерманштадт, древний, каменный, много раз перестроенный и переделанный, обретал свое лицо. Не город ремесленников и торговцев, как Мигарот. Не вотчина дворян и художников, как Медина-дель-Соль. Город-столица, город многочисленных полунезависимых чиновников, наезжающих сюда из всех концов Священной Империи, город храмов и степенных, не думающих особенно о прибыли, в отличие от южан, обывателей. Город невыносимо сложных интриг, интриг без особенной цели и смысла, текущих под поверхностью обычной жизни, город, утонувший сам в себе.