Укрытие

Она усаживает меня напротив Сальваторе. Он улыбается мне во весь рот, поднимает большие пальцы кверху и начинает ими вращать. Карлотта шлепает его по плечу.

Баста! — кричит она так громко, что незнакомые мальчишки перестают пихаться и смотрят на нее. Большую часть времени они заняты тем, что поднимают тяжелую белую скатерть и заглядывают под стол. Будто стола никогда не видели!

Сальваторе всегда что-нибудь придумает. Приносят первое блюдо — розовый веер королевских креветок под оранжевым соусом, — и Сальваторе хватает одну, держит над тарелкой, хмурится и качает головой. Он ведет с ней беседу, склонив голову так низко, что его ухо едва не касается черного глаза креветки.

Прошу прощения, говорит он. Что вы сказали? Я не могу даже дотронуться до креветки: нужно сломать панцирь и снять его, а я больше ни с чего и никогда не буду снимать кожу. Ева ждет, пока Мартино покончит со своей, и предлагает ему мою. Она разламывает креветку и кормит Мартино — как собаку. По-моему, она рада, что мистера Амиля не пригласили.

Раздается крик из кухни, и появляется отец с большой кастрюлей в руках. Я знаю, что там. У меня бешено колотится сердце. Он наклоняется надо мной, кладет мне на тарелку порцию рагу; островки жира плавают, поблескивая, по поверхности; темные куски мяса держатся за желтые обломки косточек. Я кидаю на Фрэн предостерегающий взгляд, но она встречается со мной глазами в тот момент, когда уже рвет зубами мясо. Кончиком вилки я дотрагиваюсь до картофелины. Она ускользает, ныряет в темно-красный соус, и я ныряю за ней.

* * *

Ты пропустила десерт, Дол, говорит Селеста. Селест почему-то две, но потом они сливаются в одну. Я лежу на диване за занавеской. Где я, я не знаю. Мама держит меня за руку.

А ты хоть немного оставила, а, Сел? — спрашивает она.

А то! Не волнуйтесь. Боже, жарко-то как, говорит она и машет рукой перед глазами. Неудивительно, что она спеклась.

Она наклоняется надо мной, шурша, как пакетик чипсов. Селеста совершенно переменилась. Ее белое свадебное платье в зеленых и коричневых квадратах. Она похожа на куколку бабочки; голову крылом покрывает фата, лицо красное, потное — будто вылезает из надоевшего кокона.

Что это? — спрашиваю я, приподнимая голову.

Деньги! — говорит Селеста, делая большие глаза.

Я приглядываюсь; квадраты — это банкноты по десять шиллингов, по фунту, по пять, приколотые к платью. Мама уверенной рукой снимает одну за другой.

Мам, что ты делаешь?

Освобождаю место для следующих, радостно отвечает она и сжимает купюры в кулаке. Иди потанцуй, счастье мое. Я отведу Дол к реке — пусть подышит свежим воздухом.

Тогда уж возьми и это, корчит гримасу Селеста. Она отвязывает висящий у нее на талии кусочек меха. Это кроличья лапка. Мама разглядывает ее.

Ну что, Сел, как по-твоему, говорит она. Старая, новая, чужая, ворованная?

Я бы сказала, вонючая.

И мертвая, подхватывает мама.

Они хихикают — совсем как колдуньи из сказки.

Ну и ладно, говорит мама. Она тебе вряд ли понадобится. Только уж отцу не говори.

Папе-лапе не скажу, говорит Селеста, и они снова прыскают со смеху.

Мама щелкает замком сумочки, сует в нее кроличью лапку. Я чувствую, как лапка ныряет в темноту сумки, пристраивается рядом с губной помадой, пудреницей, расческой. Пропитывает их своим запахом.

Сальваторе человек непьющий — разве что рюмочку «Адвокаата», когда взгрустнется, или стаканчик пива по праздникам, но еда была такой соленой, а шампанское таким легким, что он довольно быстро напился. Сальваторе садится на край сцены и смотрит, как жених с невестой еще раз обходят зал — жмут руки, целуют гостей. Маленький мальчик в костюмчике подбегает к Селесте; она наклоняется, чтобы он приколол деньги к фате. Сальваторе ищет глазами Карлотту—им тоже надо что-то дать, а кошелек у нее. Карлотта в толпе танцующих, смотрит, как Ева отплясывает твист. Ева клонится набок, и Сальваторе любуется изгибами ее тела. Бедро плавно перетекает в талию; золотые босоножки болтаются в руке, босые ноги с красным педикюром ввинчиваются в пол. Ева такая складная, она могла бы и в обувной коробке сплясать, а у Карлотты тело будто водой налито: она, когда танцует твист, колышется, как желе. Сальваторе и это нравится.

Мы стоим на мосту у Парк-плейс, рядом с невысокой, заросшей мхом стеной. Мне хочется до нее дотронуться, я знаю, какой мох пористый, упругий, а внутри влажный, но я не осмеливаюсь из-за новых белых перчаток. Варежки я носила, а перчатки — никогда. В пальчики левой мама вставила ершики для трубок, обернутые ватой. Получилось замечательно: я могу сгибать их, как захочу. И руки выглядят почти нормальными.

Дыши глубже, Дол, говорит мама. Пусть легкие проветрятся.

Услышав шум мотора, она оборачивается. Она такая красивая — от оттеночного шампуня волосы стали золотисто-каштановыми, в ушах серьги розового жемчуга, которые она позаимствовала у Евы. На ней синее парчовое платье с блестящими полосками, на руке белая сумочка. Через пару минут она ставит ее на стену. Внизу течет река.

Мам, ты помнишь кролика Фрэн? — спрашиваю я.

Да, отвечает она настороженно.