Укус ящерицы

Остров был целиком и полностью творением одного человека, Анджело Арканджело, задумавшего создать шедевр из купленной за гроши груды мусора. Все здесь было новое, уникальное, оригинальное, отлитое в казавшиеся невозможными формы. Остров как свидетельство и доказательство силы и красоты стекла и косвенным образом самого клана Арканджело. На трех отдельных участках Анджело воздвиг три памятника, три предмета восхищения для остального мира. Палаццо, созданное на девяносто процентов из освинцованного хрусталя и на десять из темно-серого чугуна и дерева, с тремя закругленными крышами, задуманное как башня света, возвышалось над пристанью более чем на двадцать метров. За входной дверью все еще укрывалась гигантская пальма, привезенная Анджело с Сицилии. В отношении ее у реставраторов Хьюго Мэсситера имелись кое-какие идеи, против которых наверняка выступил бы покойный глава семейства. Справа разместилась литейная мастерская, элегантное здание в форме куба с шестью самыми высокими в Венеции окнами. Вытянувшись от земли до низкой покатой крыши, они позволяли прильнувшим к стеклу зрителям созерцать чудеса, творимые по другую его сторону мастерами стеклянных дел. И наконец, слева от палаццо расположился Ка дельи Арканджели — семейный дом с десятью апартаментами на трех этажах, с кухнями и ванными, кабинетами и помещением для приемов, банкетов и встреч. Приступая к осуществлению проекта всей жизни, Анджело видел в нем завещание основанной им же династии. Перед смертью он постиг печальную истину: остров был недостижимой мечтой. Содержание и обслуживание обходились слишком дорого в условиях, когда вкусы публики то и дело менялись, интерес к стеклу не отличался постоянством, а пришедшие ему на смену дети не справлялись с управлением сложным и громоздким наследством.

И все же кое-что от былой красоты еще сохранилось. Прежде всего святыня клана, ее храм, центр семейной жизни: просторная, с высоким потолком столовая, занимавшая большую часть первого этажа, наполненная неиссякаемым светом лагуны, с открытым видом на маяк Мурано, остров Сан-Микеле и набережную Фондаменте Нуова. Стекло Анджело изготовил сам, своими руками, и результатом многомесячного труда стала удивительная многооконная зеница, часть панелей которой отличалась необыкновенной чистотой и прозрачностью, другие же представляли собой искажающие линзы с множеством цветовых пятен, и все это, вместе взятое, соединялось в широкую, закругленную точку обзора, главный элемент фасада здания.

Анджело постоянно твердил, что хочет создать копию капитанской каюты средневековой венецианской боевой галеры, отдав таким образом дань прошлому семейства, хотя его предки в Кьодже никогда не строили ничего, кроме незатейливых рыбацких баркасов, бороздивших лишь прибрежные воды Адриатики. Лик его, строгий, твердый, с сокрытой в глубине черт безжалостной любовью, по-прежнему взирал на детей с большого портрета, висевшего над выложенным мрамором дорическим камином напротив того, что все они называли просто «окио» — глаз. В шестидесятые, когда Изола дельи Арканджели переживал пору расцвета, здесь нередко собирались знаменитости. Некоторых Рафаэла помнила до сих пор: Игоря Стравинского, ласково поглаживавшего ее по головке; Эзру Паунда, мрачного, угрюмого, молча сидевшего в углу с бокалом в руке и терпеливо выслушивавшего ее гаммы. Теперь оба лежали на кладбище Сан-Микеле среди горстки привилегированных, получивших право остаться там навсегда.

И все же при всей мировой славе бывавших здесь гостей лишь присутствие отца ощущалось постоянно. В этой комнате семья собиралась по три раза в день — поесть, поговорить, обсудить планы на будущее. На протяжении долгих лет — сорока семи с того дня, как Рафаэла появилась на свет — здесь замазывали трещины, организовывали союзы, налаживали связи, планировали браки, а один раз даже — прискорбный случай! — развод. Здесь же время от времени проводили что-то вроде собраний членов правления. При этом самим предприятием всегда управлял только один человек, и на собраниях все решал только один голос. Голос капо. Сначала Анджело, потом Микеле, старшего из сыновей, имя которого означало «подобный Богу», о чем он всегда помнил и не позволял забыть другим.