Укус скорпиона

И я его нашел, только он был закрыт. Металлические двери, решетки на окнах — внутрь не попасть. Я сел на ступеньки и бездумно уставился на единственную, наверное, площадь в этом городишке, названия которого я до сих пор не знал, ибо кто-то обломал указатель на въезде.

Площадь была пуста, только высилась посреди нее статуя не то отца-основателя этого городишки, не то никому не известного, но знаменитого земляка. Лицо у статуи было хмурое, с насупленными бровями и кривым носом.

— Стоишь, — сказал я, — и на все тебе наплевать. Пройдут годы — люди уже не будут ходить по этой площади, а ты так и будешь таращиться на мир незрячими глазами. Разве ты поймешь, что творится в душе, когда дико и бестолково гибнут друзья?

Я провел мокрой ладонью по мокрому лицу, а когда опустил руку, увидел перед собой девочку в желтой полиэтиленовой накидке, совсем маленькую, лет семи.

Она стояла и смотрела на меня немигающими зелеными глазами.

— Ну здравствуй, — сказал я. — Как тебя зовут?

— Кристина. А вы ждете шерифа Денкинса?

— Да, — ответил я.

— Его нет. Все давно уехали из города, а нас забыли.

— Кого это вас? — настороженно спросил я.

— Ну, детей из нашего приюта. Директриса тоже сбежала, а нас не взяла. Зачем ей такая обуза? — И девочка по-взрослому поджала губы.

— Так, — сказал я, поднимаясь на ноги. — А кроме вас, кто-нибудь в городе остался?

— Нет…

— Телефон у вас есть?

— Конечно, — улыбнулась девочка. — Только он давно не работает.

— И сколько детей в приюте?

— Четырнадцать.

«Замечательно, — подумал я, — великолепно. Сбежать, оставив детей. Разве жалко, ведь они чужие, не свои. И душа не болит, и сердце не кольнет спазмом совести. Черт бы нас всех побрал! Хотя… этим он сейчас и занимается».

Я протянул девочке руку, и она уцепилась за нее, как за спасательный круг.

— Веди показывай, где ваш приют, — сказал я.

Их действительно оказалось четырнадцать, испуганных, грязных, голодных. Старшему было лет десять, младшему — не больше трех. Они сидели в холодной, нетопленой комнате и жались друг к другу в тщетной надежде согреться. Кажется, у одного из них был жар, остальные усердно шмыгали носами. Я взял больного мальчика на руки, остальным сказал, чтобы шли за мной. Они продолжали сидеть, даже не пошевелившись.

— Пошли, — сказала Кристина. — Этот дядя нам поможет.

— Там дождь, — возразила самая старшая девочка. — Мы промокнем и заболеем. У нас же нет дождевиков, как у тебя.

Я кивнул.

— Ты права, а я об этом не подумал. Тогда сделаем так: оставайтесь здесь, а я что-нибудь придумаю.

Я вновь положил мальчика на кровать и достал из сумки плитку шоколада.

— Поделите на всех.

— Спасибо, — нестройно ответили дети.

Я проглотил комок, возникший в горле, и выбежал из дома, направляясь к въезду в город, откуда доносилось урчание моторов. Шла очередная колонна с беженцами.

Микроавтобус стоял на обочине, завязнув в грязи чуть ли не по самый кардан. Водитель — широкоплечий краснорожий детина — давил на газ и то открывал, то закрывал рот. Видимо, ругался. Потом он увидел меня, опустил стекло и, высунувшись в окно, заорал:

— Сам Бог тебя послал! Колонна ушла, никто не остановился. Сволочи! А ты что, от своих отстал?

Я молча обошел автобус, заглянул через стеклянное окошко в салон. Барахло. Под самую завязку. Вернулся к кабине, спросил:

— Куда едешь?

— К брату на ферму.

— Сколько отсюда до Вашингтона?

Водитель посмотрел на спидометр, что-то прикинул в уме и сказал:

— Пятьдесят четыре мили. С хвостиком.

— Так близко? — удивился я.

— Ты что, совсем заплутал? — хмыкнул водитель.

— Ага! — кивнул я и добавил: — Ладно, давай помогу.

Автобус дергался, откатывался назад и снова шел вперед, раскачиваясь, словно маятник. Но амплитуда становилась все больше и больше, покуда наконец двигатель не сорвался на вой, почувствовав, что жижа уже не так сильно держит колеса в своих липких объятиях.

Через секунду, совсем освободившись, автобус обдал меня грязью с ног до головы и рванулся вперед.

— Эй! — заорал я. — Остановись!

Водитель высунул в окно руку и показал мне средний палец, сжав остальные в кулак. Красноречивее жеста не бывает.

Я вытащил пистолет и выстрелил в колесо.

Машину кинуло в сторону, она завиляла, потом пошла юзом. И все же водителю удалось затормозить. Он выскочил из автобуса и, то и дело оглядываясь, побежал по дороге.

Я сунул пистолет обратно в карман и направился к машине.

На колесо было жалко смотреть. Его разорвало от выстрела, и теперь скат походил на тряпку, только резиновую. Впрочем, меня это ничуть не расстроило. Я знал, что делал, когда стрелял.

Обойдя машину, я забрался в кабину, а оттуда — в салон, открутил барашковую гайку и снял с крепления запасное колесо. Тут же из кучи барахла торчала ручка домкрата, и я порадовался, что не придется его искать.

На замену колеса ушло не менее получаса. Домкрат, вместо того чтобы приподнимать машину, вдавливался в землю, покуда я не догадался подложить под него одно из съемных сидений, а сверху установил платформу от утюга, раскуроченного мною специально для этой цели.

Наконец я завел мотор и нажал на газ. Автобус дернулся, и этим все кончилось.