— Да, сэр. Я не думал, сэр. Вы ведь не офицер, сэр, чтобы я так к вам обращался.
— Для тебя, червь навозный, я — офицер! Понял, кусок дерьма?
— Да, сэр.
— Не «да», а так точно, ублюдок!
«Вот оно, — с тоской подумал я. — Как же мне не хотелось оказаться в армии, а все же угораздило. И ничего не поделаешь, вляпался по самую макушку. Теперь придется терпеть, радует только, что этот кошмар продлится всего лишь месяц. Надо только покрепче сцепить зубы и считать дни. Месяц — это не так уж и много…»
Как я был наивен в тот миг! В Кэмп-Пири день шел за год. Это я уяснил в первые же сутки пребывания здесь. Впрочем, как оказалось, — и последние. Но пока я этого не знал…
— Запомни, ублюдок, — продолжал орать сержант. — Тебя определили во второй взвод, и, к твоему несчастью, этим взводом командую я. Так что особо не радуйся, что у тебя укороченный курс подготовки. Ты будешь у меня вкалывать за четверых. Либо я сделаю из тебя настоящего солдата, либо ты захлебнешься в собственном дерьме. Все понятно?
— Так точно, сэр!
— Стать в строй.
Я опять растерялся, но потом, заметив разбудившего меня негра, поспешил занять свободное место рядом с ним. Похоже, я не ошибся, так как сержант ничего не сказал, а, обойдя шеренгу, остановился перед строем, широко расставив ноги и заложив руки за спину.
Тем временем остальные взводы, понукаемые своими сержантами, стали трусцой покидать плац.
— Хопкинс! — выкрикнул мой сержант.
— Я, сэр.
— Тебе не кажется, что ты выделяешься из этого стада?
|Я огляделся и только сейчас заметил, что из всего взвода единственный одет и единственный разут. — Так точно, сэр, — ответил я. — Но я и не подумаю, дружище, что-либо менять. Ты так и побежишь босиком.
Эта фамильярное «дружище» и притупило мою бдительность. Я даже решил, что он сжалился надо мной, углядев мозоли на ногах, которые я уже успел натереть этими идиотскими башмаками. Но я тогда еще не знал, что это самое страшное слово в лексиконе сержанта. Оно означало, что он уже выделил меня из общей массы, а значит, ничего хорошего в ближайшем будущем меня не ожидало.
— Бег-гом арш! — рявкнул сержант.
И началась первая пытка из бесконечной череды вкушенных мною в Кэмп-Пири в этот день…
На первом километре я выдохся, на втором — мои подошвы превратились в кровоточащее месиво, на третьем — я бежал, постоянно спотыкаясь и ничего не видя перед собой. На четвертом — я упал под каким-то кустиком и слабеющим голосом попросил, чтобы меня здесь и похоронили. Остальные шесть километров меня волокли на себе знакомый уже негр и какой-то молодой парень с кривым носом и ушами, оттопыренными так неестественно, словно они выросли задом наперед.
Я их просил, уговаривал, умолял бросить меня, говорил, что никуда не спешу и вообще мне никуда не надо…
Они же пытались втолковать мне, что если взвод не прибежит обратно в полном составе, то всех заставят бежать еще десять километров.
Я им, конечно же, не верил, я им говорил, что это садизм и в наши дни никто не имеет права так измываться над людьми.
На что они отвечали, что все это я могу рассказать сержанту.
Я им пообещал, что так и сделаю, и уже больше не сопротивлялся…
Едва меня уложили на бетон плаца, я услышал голос сержанта:
— Когда эта падаль очухается, покажете ему, где лазарет. А теперь умойте свои потные рожи и набейте желудки тухлятиной, которую состряпал вам повар. Ровно в семь построение!
Я остался один на бетонке, еще не понимая, жив ли, или уже на том свете. Но когда солнце начало поджаривать меня, словно цыпленка на гриле, понял, что все-таки еще не отдал Богу душу, с трудом поднялся и, хромая на обе ноги, побрел искать лазарет.
Мне повезло, я тут же наткнулся на какого-то солдата, и он указал мне на серое невзрачное здание, больше напоминавшее покосившийся сарай.
Док, плюгавый старикашка с красным носом, помятым лицом и трясущимися с перепоя руками, долго цокал языком, разглядывая мои раны, потом спросил невнятно, будто у него рот был набит кашей:
— Нофенький?
— У-у, — простонал я.
— Фзфот какой?
— Чего? — не понял я.
— Фзфот какой, гофорю. Подразделение?
— Кажется, второй.
— Значит, Брэг постарался, — удовлетворенно констатировал он.
— Кто?
— Сержант тфой, кто же еще? Ублюдок, какиф мало. Но дело сфое, стерфец, знает. Из любого сопляка мужчину сделает.
Это как раз меньше всего меня и радовало. Но не было сил высказать свое мнение вслух.
Доктор тем временем обработал мои ступни каким-то раствором и плотно перебинтовал.
— Зафтра будешь как нофый пятицентофик, — пообещал он. — А сегодня я скажу Брэгу, чтобы он тебя не напрягал на фечерней пробежке.
Нет, что ни говори, красиво он говорил, приятно было слушать! Хотя о чем это я? Нашел о чем думать. Тебя собираются загнать в гроб, а ты думаешь о логопедии.
Я вздохнул и только сейчас заметил, что старикашка куда-то подевался, видимо, подался выпить неразведенного спирта. Я блаженно растянулся на кушетке, где мне делали перевязку, и задумался:
«Что же теперь делать? Сбежать я не могу, это значит вновь оказаться в Стрэнке. Значит, придется терпеть, грызть землю и терпеть…»