Улан Далай

Гришка вбежал следом. Не успел Баатр сквозь заслон невестиной родни внутрь пробиться, чтобы удостовериться, что взяли нужных, а дружки уже несли на выход накрытых платками брыкающихся невест. Обе по обычаю выли-плакали: горе расставания с родительской кибиткой надо показать сполна.

– Да хватит кобениться! – Гришка стукнул невесту по заду коленкой.

Мишка нес свою ношу легко, без напряжения, девушка болтала ногами как ребенок, радующийся, что его наконец взяли на руки. Подружки рыдали и били чем попало выносивших приданое поезжан. Те оборонялись тем, что держали в руках: кошмами, котлами, тюками с одеждой.

На дворе невест поставили на ноги. Те поклонились родной кибитке, куда им после свадьбы целый год нельзя будет и ногой ступить, зареванная мать поднесла им по чашке молока. Подвели коней, каких дали в приданое: старшей – кобылу серую в яблоках, младшей – мерина-трехлетку, уже выезженного.

Девушек подсадили на коней и снова накрыли платками. Наступал самый ответственный момент отъезда. Сзади сёдел на хребтину коней взобрались дружки: Мишка и Гришка – удерживать невест, которые стали раскачиваться, привставать в стременах, стараясь спихнуть своих «похитителей». Тяжелое это дело – удержать девушку и самому не свалиться. А свалишься – родственники невесты с кнутами на невезучего накинутся. Мишку с Гришкой, ежели что, лупить по-настоящему поопасаются.

Гришка, уже распаленный сопротивлением старшей невесты, так стиснул ее руками, что та ойкнула.

– Сиди, девка, смирно, не ерепенься! А то косу твою на руку намотаю заместо вожжей!

Поняла невеста или нет, но только дергаться перестала, и сколько ни подзадоривали ее молодые родичи, так и сидела не шелохнувшись. А невеста Баатра ерзала так и сяк, да только опасности для Мишки слететь с коня не было никакой. Ему одной левой хватило, чтобы обхватить девушку за талию, а правой уцепиться за поводья и править мерином.

Когда Баатр поравнялся с невестиным конем, Мишка похвалил:

– Хорошая девка тебе, Батырка, попалась. Покладистая и веселая. Всю дорогу хихикает и ерзает. Можеть, борода моя ей колется?

Помолчал и добавил:

– А вот Бембе я не завидую. Девка норовистая, да и кобыла под ней с изъяном. Бабки мягкие, сам погляди: когда рысью идет, провисают. Рахитная, видать…

Глава 4 Август 1904 года

Ура-а-а!!!

От зычного тысячеголосого крика над пыльным плацем взметнулись воробьи. От царского поезда, украшенного петровским триколором и зелеными ветками, к выстроенной двумя фасами 4-й Донской казачьей дивизии неспешным шагом двинулись конники в белых мундирах. Августовское пекло уже безнадежно высушило политый накануне плац, но ветер вдруг утих будто бы нарочно для такого важного случая.

Два трубача поднялись в стременах и сыграли «Слушайте все!». «Ура!» – не затихали казаки, потрясая пиками. Выстроившиеся в ряд между железнодорожной платформой и плацем станичные атаманы снимали фуражки и кланялись в пояс.

Баатр стоял в толпе народа за лагерным полем. На плечах у него сидел десятилетний Очир, который рассказывал ему о том, что видел.

– А конь у Цаган-хана[10] – чистокровный дончак! Вот бы такого на развод! Но он холощеный.

– Так нельзя ж Цаган-хану жеребца подавать. Вдруг понесет! – объяснил Баатр.

– Бородка у Цаган-хана маленькая, почти как у калмыков. Рядом еще русские зайсанги[11]. Цаган-хану доску какую-то подали с золотой каемкой. Он ею машет.

– Это он иконой благословляет. На иконе – русский бурхан.

– А отцу русский бурхан поможет?

– Поможет. Он ведь за русского хана воевать идет.

Баатру тоже хотелось бы на государя императора взглянуть. Но вокруг тумен[12] народу, вперед не пробиться. А степь вокруг Персиянского лагеря плоская, как вода на озере Маныч. Ни холмика, ни камня, ни деревца. Баатр пошевелил затекшей шеей, похлопал мальчика по ноге.

– Ты давай, Очирка, не молчи.

Очир заерзал.

– Мне, дядя, нужно облегчиться.

Выбрались из толчеи, примочили вытоптанную траву. Несмолкаемое «ура» оглашало степь. Станичный люд махал картузами. Атаманы потрясали хоругвями.

– Обратно не влезем, – оценил обстановку Баатр. – Давай телегу поближе подгоним.

Подогнали, развернули задом, встали во весь рост, открылся полный обзор. Самодержец восседал на лошади, перед ним, задрав голову и взяв под козырек, стоял невысокий пузатый человек в мундире. Он что-то говорил, время от времени пружиня коленями, словно пытался выпрыгнуть из сапог.

Вспомнил Баатр, как обрадовался Бембе, когда прискакал на хутор вестовой. Хуторяне не знали, какие такие японцы и что с русским царем не поделили, не казачьего ума дело. На то казак и родился, чтобы царю пригодиться. Бембе в момент оседлал коня – и к атаману. А там уже очередь выстроилась – молодые да резвые, все в бой рвутся; к тому же стало известно, что по 100 рублей дадут каждому на лошадь и обмундирование. А надо всего пять человек.

Кота Шульбинов привел своего старшего сына и сказал:

– Нам сто рублей не нужны, пусть пойдут в общую казну. Я на свои деньги сына соберу!