Улав, сын Аудуна из Хествикена

И Улав, и все домочадцы примечали, что ей день ото дня все тяжелее ходить, и уже ко дню летнего равноденствия она не могла без помощи ни подняться с постели, ни передвигать ноги, если ее не поддерживали с двух сторон. Однако ее каждое утро обряжали в платье. Этим занималась Турхильд, оттого что Лив, служанка Ингунн, теперь мало на что годилась.

Улав никак не мог понять, отчего Ингунн так упорно недолюбливала Турхильд, дочь Бьерна, все эти годы. Турхильд была женщина, какую не часто встретишь, – надежная, толковая, сильная, и хотя Ингунн вечно придиралась к домоправительнице, Турхильд продолжала терпеливо и заботливо ходить за своею хозяйкой.

Столь же непонятно было Улаву, отчего она так привязалась к этой Лив, которую взяла в услужение год назад. Во-первых, Улав за всю свою жизнь не видывал никого страшнее этой девушки, при первом взгляде можно было усомниться, что она – дитя человеческое: низенькая, широкоплечая, тучная, ковыляет на коротких кривых ногах. У нее были жиденькие нечесаные рыжие волосы, кожа на лице какая-то рыже-серая, веснушчатая, руки и шея до самой груди тоже в веснушках, странное и безобразное лицо с маленькими, прищуренными поросячьими глазками, остреньким носиком и вовсе без подбородка – нижняя часть лица скашивалась к заплывшей жиром шее. И славной ее нельзя было назвать – ленива, груба с Турхильд и скотницей и глупа не в меру. Но Ингунн неизвестно почему милела к ней сердцем. Когда, в первую же осень, узналось, что она натворила неладное в ту пору, как ее отпустили домой навестить родителей на Михайлов день, Ингунн принялась упрашивать Улава, чтоб он не гнал Лив со двора. Улав и не собирался ее гнать, он знал, что на ее родном хуторе горькая нищета, так что лучше уж ей оставаться здесь. Но раз уж девушка служила у него в доме, да к тому же ей было всего пятнадцать годков, совсем молоденькая, он решил, что ему должно постоять за ее права. И потому он спросил, кто отец ее младенца. Но толку от нее он так и не мог добиться, узнал лишь, что это какой-то человек, с которым она шла через лес по дороге домой в день святого Михаила.

– Что же, он взял тебя силою? – спросил Улав.

– Вовсе нет, – просияла Лив. – Он был такой ласковый и веселый. Сказал, что его зовут Йон.

– Да всякого кличут Йон, кого не зовут иначе.

Ее поскорее определили в кормилицы к Сесилии. Никуда не годилось, чтобы больная мать кормила большое и жадное дитя, но покуда Ингунн и слышать не хотела, что пора отнимать Сесилию от ее груди.

Улав привозил к себе в Хествикен всех людей из округи, кто смыслил в болезнях да в лекарском искусстве. Никто из них не мог сказать, отчего чахнет его жена, – почти все думали, что ее либо сглазили, либо наслали порчу. Улав знал, что такая же напасть приключилась с ней шестнадцать-семнадцать годов назад, когда она жила в Миклебе. В тот раз хозяйка Хиллеборга сказала, будто точно знает, что Колбейн велел какому-то лопарю либо другому колдуну сглазить ее. Теперь он призадумался – может, то была правда, и ей так и не удалось навсегда освободиться от злых чар.

Тут Улав прознал об одном немецком купце, Клаусе Випхарте из Осло; говорили, будто это самый что ни на есть ученый лекарь – в юности он жил в плену у сарацин и выучился их премудростям. Улав привез его к себе, и тот сразу же увидел, что за хворь у Ингунн.

Что послужило первопричиной этого, он достоверно не может сказать; тут можно предположить и одно, и другое, однако, скорее всего, все дело в звездах: судя по всему, супруг в первый раз сблизился с нею в тот миг, когда расположение небесных светил было для них враждебным, если учесть, под какими звездами они родились. В таком деле каждый час имеет большое значение – чуть ранее или чуть позднее предзнаменования для них могли быть весьма счастливыми. Несчастливое расположение звезд оказало, по всей вероятности, свое действие на нее, более слабую из них двоих, и нарушило в ее теле гармонию между твердою материей и жидкою таким образом, что твердая материя уменьшилась, а жидкости взяли верх; да она могла быть предрасположена к подобной дисгармонии еще в час своего рождения, именно дисгармония и была причиною ее слабости. По всему видно, что она могла родить доношенный плод мужского пола лишь единожды, ибо мужское тело по природе своей более сухое, нежели женское, и требует сызначала большего количества твердой субстанции, однако дочь она смогла произвести на свет. И все же даже сей младенец вобрал в себя большее количество твердой материи, нежели материнское тело было в силах ему дать; теперь же, сказал Клаус Випхарт, она как бы прогнила, скелет и плоть ее пропитаны водою, подобно брошенному в воду дереву, которое плавает, покуда не пропитается водою.