Улей 2 (СИ)

— Я думаю, многие твои поступки исключительно для публики. Не для себя.

— А возможно ли, что я сам этого не осознаю?

Ломоносова тихо хмыкает и качает головой.

— Все ты прекрасно осознаешь.

На губах Титова расползается широкая улыбка.

— Ты права. Я мыслю радикально. И я действую радикально.

— Знаешь, это в какой-то степени захватывает. Когда люди настолько в себя верят, что не боятся вызвать непонимание общественности.

— Папа, я не понимаю одного: почему мой БО работал на Исаева?

Терентий Дмитриевич неохотно отрывается от своего омлета и в замешательстве смотрит через стол на сына.

— БО? Что еще за молодежный сленг?

Адам кривит губы и легким взмахом руки подчеркивает незначительность этого термина.

— БО — биологический отец. Я подумал, мне же нужно как-то его называть… Это то, что приклеилось легче всего, — отпивает кофе и пролистывает в смартфоне какую-то информацию.

Закашлявшись, Терентий Дмитриевич тянется за стаканом сока.

— Получается, в начале «нулевых» в Одессе было два порта-олигополиста[1]? Государственный и Исаевых? — размышляет Адам вслух, поднимая взгляд к отцу.

— Теоретически, да, — Терентий Дмитриевич берет в руку вилку, но не возвращается к еде. Слегка качает ею во время своего рассказа. — Государственный был сильнее, потому что имел эксклюзивное юридическое право на экспорт некоторых видов продукции. Исаевым это не нравилось, и хотя времена «лихих девяностых» постепенно уходили в прошлое, некоторые нечестные методы ими охотно использовались. Наша семья на то время имела небольшую долю в частном бизнесе. А точнее, один зерновой терминал. Руслан же хотел всего и сразу. Исаев предложил ему хорошие деньги, и он пошел работать по найму. Так еще умудрялся на Исаевских судах провозить свой товар, чаще всего запрещенный в нашей стране.

Взгляд Адама, направленный до этого в одну точку, перемещается на отца, едва тот прекращает говорить.

— Когда он пропал?

— В мае две тысячи четвертого.

Сосредоточенно нахмурившись, потирает рукой подбородок.

— Почему я его совсем не помню? — спрашивает то, что его давно беспокоит. — Он к нам совсем не приходил?

Терентий Дмитриевич смущенно опускает взгляд и прочищает горло.

— Когда ты подрос, у нас с Русланом уже были напряженные отношения. И, понимаешь, он не интересовался… нами.

— Ты хотел сказать «мной»? — на лице появляется саркастическая улыбка. — Все в порядке, папа. Говори, как есть. Я хочу видеть цельную картину, чтобы понять… — хватаясь за мелькнувшую в сознании мысль, перестает говорить. Прижимает к уголку губ большой палец и на мгновение теряется в своих мыслях. — Ты сказал… две тысячи четвертый?

Очередное прикосновение Ломоносовой вырывает Титова из бесконечного процесса фильтрации информации. Ее ладонь мягко скользит от его согнутого локтя к бицепсу и останавливается на плече.

— Где твои мысли, Адам?

Хороший вопрос.

* * *