Улей

— Все очень сложно. Так просто не вывалишь эту информацию…

— Я был на Мясоедовской, папа.

Трескучая от напряжения пауза.

— Стало быть, эта старая ведьма еще жива, — сердито кряхтит мужчина, поднимаясь из-за стола, и, выступая в центр кабинета, проходит к окну. Упирается рукой в пластиковую раму.

— Жива, — машинально подтверждает Адам. — Но кто она? Кем нам приходится?

— Она твоя бабушка. Вторая жена моего отца, родившая ему третьего сына, — нервно смеется. — Черт возьми! Каламбур.

— Моего биологического отца?

Терентий Дмитриевич кивает.

— Да, — набирает полную грудь воздуха так, словно бы следующее, что ему предстоит сказать, требует усилий. — Руслана.

Странно, но Адам отталкивает эту информацию всеми фибрами своей души. Ему не нужен другой отец! Даже гипотетически. Он хочет быть не просто Титовым. Хочет быть Терентьевичем.

Всегда критически недовольный своим отцом, сейчас боится его потерять.

Эти болезненные мысли захватывают сознание Адама совершенно неожиданно. Ему едва удается затолкнуть их на задний план и продолжить разговор.

— Почему ты называешь эту старуху ведьмой, а она Титовых — проклятыми?

— В жилах Марии не просто еврейская кровь течет. Она у нее черная.

— Стало быть, и у меня, — тихо заключает Адам.

Терентий Дмитриевич отстраненно качает головой и продолжает.

— К ней половина Молдаванки ходила за какими-то приворотами, отворотами и прочим колдовством. А она все утверждала, что род Титовых проклят на несколько поколений вперед. «Отшептать» хотела, но отец не позволял ей никаких ритуалов.

На этих словах Адам начинает смеяться.

— Что вы молчите? — снова повышает голос Ева, вытягивая Терентия Дмитриевича из задумчивости. — Как вы могли отпустить его?

— Если Адам принимает решение, его никто не остановит.

Глаза Евы наполняются слезами. Сердито выдыхая, она обрушивает на Терентия Дмитриевича все свои невольные переживания.

— Да как вы можете оставаться таким спокойным? Как вы живете эти дни? Неужели не волнуетесь? Где он? И что с ним??? Кто же подумает о нем, если не вы?

Титов опускает взгляд вниз. И произносит странную для понимания Евы речь.

— «Кораблю безопасней в порту, но он не для этого строился»[1]. Мой отец сурово воспитывал моего брата Руслана. Он наказывал и избивал его за малейшие проступки. Он ограждал его. Контролировал. Пытался силой подчинить буйный нрав, — неровно вздыхает. — И ничего не добился. Руслан не дожил и до двадцати пяти. Его убили, — голос Терентия Дмитриевича таит в себе горестные переживания и звучит отрывисто, но уверенно. — Нельзя удержать на цепи человека, который способен жить только свободно. Когда-нибудь Адам самостоятельно придет к равновесию. Только так.

***

Дома Исаеву ждут новые моральные испытания.

— Ева, дорогая, — жеманничает Ольга Владимировна, едва дочь переступает порог гостиной. — Марго принесла свадебный каталог, чтобы ты могла подобрать фасон платья. Смотри, дорогая, мне так понравилось одна модель, — шустро перелистав страницы, приподнимает каталог вверх. — Вот. Превосходный силуэт, правда?

— На хрупкой фигуре Евы смотреться будет восхитительно, — расчетливо поддерживает дизайнер.

— Ух, ты!!! — с чрезвычайно бурным восторгом подхватывает девушка, театрально прижимая руку к груди. — Свадебное платье от Пашкевич! Это все, о чем я когда-либо мечтала!

— Ева, — осторожно одергивает ее Ольга Владимировна. И тут же извиняющимся тоном поясняет для Марго. — Она слегка нервничает из-за предстоящего события.

— Я понимаю, — натянуто произносит женщина.