Улей

Никакой Бог им не поможет. Исаев скорее удушит дочь собственными руками, чем позволит им с Титовым быть вместе.

Вот только Адам тоже не собирается идти на попятную. Выдерживая взгляд Исаева, качает головой.

— Нет, так не пойдет.

Это все, что он говорит. Не теряя уверенности, дает понять, что торговаться с собой не позволит.

Либо по его, либо никак.

Поджимая губы, Павел Алексеевич делает едва уловимый знак амбалу, застывшему рядом с ним.

— Аккуратно, Тимур, — инструктирует, не сводя взгляда с Титова. — Пока аккуратно.

Адам совершает выдох и напрягает мышцы, насколько это возможно, учитывая, что его весьма удобно разложили, связав запястья за спиной. Каменные кулаки охранника врезаются в его грудь с ошеломляющей силой. Ему, вроде как, следует сделать вдох, но создается ощущение, что его грудную клетку попросту вогнули внутрь.

— Лежачих и связанных бьют только г*ндоны, — откашливаясь, умудряется шутить.

Отупелое выражение лица амбала не приобретает никаких эмоций.

— Если что, я к тебе, дубина, — приподнимая бровь, смотрит на охранника. — Как только мои руки будут свободны, я вдавлю твои глаза в череп.

— Зачем тебе Ева? — перехватывает внимание Исаев. Он тянет время, но с каждой пробегающей секундой на него обрушивается понимание того, что Титов загнал его в угол. — Что ты пытаешься с ней сделать?

— Это уже не твое дело. У тебя в любом случае нет выбора.

Это не то, что Павел Алексеевич привык слышать в свой адрес. Волна гнева, словно раскаленная лава, поднимается в его груди к самому горлу. Сдавливает и душит, заставляя сердце колотиться.

— Воображаешь, что сможешь со мной тягаться?

— Воображаю.

— Это большая ошибка.

Титов пожимает плечами.

— Ты все еще рассчитываешь, что найдешь решение, которое позволит тебе меня устранить. Но… Внимание! Другого выхода нет, — нахально ухмыляется. — Однако я понимал, что тебе будет сложно это признать. Поэтому скоро приедет человек, который поможет тебе принять правильное решение.

Исаев замирает.

— О чем ты, мать твою?

День шестьдесят второй (2)

***

Открывая глаза, Ева встречается с темнотой. Не различая предметов или хотя бы очертание помещения, инстинктивно захлебывается тревогой. Ощущая, как безумно начинает колотиться сердце, а ускорившееся дыхание поэтапно приподнимает грудь, сталкивается с осознанием произошедшего.

"Адам… Адам… Адам… Адам… Адам… Адам…"

"Я же тебя погубила…"

Горло продирает мучительный стон. Глаза обжигают слезы. Не может справиться с мыслью, что Адам… Душевная боль распирает ее грудную клетку, разрывая мышцы и ломая кости. Она не имеет ограничений. Не знает жалости.

"Кто-нибудь… остановите это…"

Измученное тело сотрясают беззвучные рыдания.

Ева чувствует себя так, будто умерла и прошла часть судебно-медицинского вскрытия, вернувшись к жизни где-то в середине процесса. Рассеченная. Разбитая. Распотрошенная. Не имеющая возможности даже дышать, настолько это оказалось болезненным.

Но она все еще дома. Дома…

Определяет свое нахождение по ненавистному ей затхлому запаху. Она знает, какой комнате принадлежит эта ароматическая комбинация пыли, старости и сухих веток душицы. Здесь давно нет ни душицы, ни предметов одежды, которой ее перекладывали. Только запах, навечно впитавшийся в каждый миллиметр помещения.

Ароматы являются первоклассными раздражителями памяти. Они загружают старые архивы, хочешь ты того или нет. Получите, распишитесь.

В данном случае Исаева этим воспоминаниям несказанно рада. Все что угодно устроит ее воспаленное сознание, только не действительность.

Эта спальня принадлежала ее покойной бабушке. Матери отца. Она умерла, когда Еве было семь. Тогда девочка столкнулась со смертью во второй раз. Сопоставляя два мертвых тела, которые ей пришлось увидеть, она поняла, что ее до ужаса пугают покойники. И неважно, кем они ей приходятся. Окоченевшее человеческое тело не имеет ничего общего со своей живой версией.

Она не хотела подходить к бабушке, чтобы попрощаться. Никаких касаний. Смотреть на нее не могла. И все вещи, что когда-либо принадлежали Людмиле Павловне, тоже чрезмерно пугали девочку. Отцу это очень не понравилось. Впервые заперев ее в комнате покойной бабушки, он сказал, что ей необходимо привыкать к реальному миру.

— Сильные люди не плачут. Сильные не боятся.

Непрерывная истерика Евы длилась два с лишним часа. Пока она не поняла: чтобы выйти — она должна успокоиться. На тот момент, это было равносильно путешествию в ад. Девочка чувствовала физическое присутствие чего-то потустороннего. Как будто это нечто стояло у нее за спиной и двигалось вместе с ней, когда она оборачивалась и истошно вопила. Скрипели половицы, приоткрывались дверцы шкафа, прохладное колебание воздуха задевало ее кожу, а занавешенное темным покрывалом зеркало таило в себе целое полчище демонов.