Улей

Рыжее пламя переплетается с темно-каштановыми прядями, когда головы девчонок оказываются совсем рядом на светлом ковру.

— У тебя правда ничего не болит? — поменявшись в лице, шепчет Ева очень тихо. — Твоя нога? Рука?

— Все цело, — так же тихо. — Зажило быстрее, чем я думала.

— Это была ужасная ночь. Самая худшая. Я думала, что умом тронусь до рассвета. Может, так и было… Тогда… Я Адама ненавидела. И когда ты сказала, что не хочешь больше меня видеть — как конец света.

— Я не должна была тебя отталкивать, — дрожащим голосом говорит Захара, перекатываясь на бок и подкладывая под щеку ладони. — Когда Адам приходил и рассказывал о тебе… Я чувствовала твою потерянность. Я будто видела происходящее твоими глазами и… все равно оставалась в стороне. Сначала боялась, что ты угробишь Титова. Позже поняла: ты убиваешь саму себя, — ниже шепота, но Ева способна читать Дашку по губам. — Я счастлива, что ты встретила Адама и прошла все эти стадии. Это должно было произойти именно так.

— Думаешь? — выдыхает, с надеждой.

Зеркалит позу подруги, как в детстве. Близко, едва носами не касаются. Всматриваются в глаза друг другу — видят там намного больше, чем позволено кому-то другому.

— Уверена. Когда я думала о том, как встречу своего "принца", — гримасничает на этом вычурном определении. — Я боялась, что ты меня не поймешь и высмеешь. Но жизнь сыграла так, что, несмотря на мою сентиментальность и впечатлительность, ты первой… — Исаева не дает ей произнести слово, которое она при серьезном разговоре не может направить в сторону Адама. Накрывает губы девушки пальцами и останавливает взглядом. — Когда ты поняла? — уступая и упорствуя одновременно, шелестит едва слышно Дашка.

Титова долго молчит. Собирается с мыслями, чтобы ответить самой себе.

— Когда он сказал: я буду тем, кто навсегда уведет тебя из дома отца.

День восемьдесят третий (2)

***

— Помоги ей. Ты же можешь ей помочь, — требовательно бросает Титов с порога, всматриваясь в блеклые глаза Марии Иосифовны.

Она, не мигая, выдерживает этот взгляд. Крестится. Адама так бесит, когда она это делает, как только речь заходит о Еве. Как будто та, и правда, дьявольское отродье.

— Я знала, что ты придешь с этой просьбой, — поправляя цветастый халат, негодующе заявляет старуха.

— Да-да, я уже в курсе, что ты шаманишь на досуге и все знаешь наперед, — издевательски парирует Титов.

Она смотрит на него с холодным осуждением, пока Адам не принимает относительно виноватый вид.

— Ладно, — прочищает горло. — Так ты можешь ей помочь? Я заплачу. Сколько скажешь…

— Не нужны мне твои деньги.

— Что нужно? Говори прямо.

— В этой жизни уже ничего.

Адама захлестывает раздражение, больше даже отчаяние. И он обратно прибегает к сарказму, который привычнее всех остальных реакций в подобной ситуации.

— Жаль, что не могу ничего пообещать тебе на следующую. Боюсь, забуду. Хотя, могу расписку оставить.

Старуха усмехается. Но в этой ухмылке нет ничего доброго. Титов вообще не представляет, чтобы она сделала это добродушно.

— Ты привел ее в дом с пустой головой. Но сейчас она уже не пуста.

Вся спесь как острой саблей снята. Незамедлительно тяжелеет сердце, ухает в груди.

— Что это значит?

— To и значит. Не так слепа твоя девица, как притворяется. Впрочем, я не чувствую в этом исключительно злого умысла.

— А что? Почему?

Качнув головой, Мария Иосифовна давится странным смехом. Закашливается. Хрипло вздыхает. Бегает по лицу Титова суматошным взглядом.

— Никто ей не поможет. Сама должна пройти через все. Это ее судьба. Ее испытание. Кто я такая, чтобы вмешиваться?

— Только не нужно разыгрывать сейчас из себя невинную монахиню. И не такие дела проворачивала.

— Проворачивала. В свое время. Больше не хочу мараться.

— Почему? Посмотри на меня, — стучит кулаком себя по груди. Он бы, при необходимости, продолбил там дыру, чтобы выпустить наружу затапливающие его отчаяние и тревогу. Готов договориться хоть с самим дьяволом. На худой конец — с его проводником. — Я прошу тебя о помощи.

— Ты еще не знаешь, но я помогаю.

— Супер, — закатывая глаза, потерянно выдыхает Титов.

А Мария Иосифовна, схватит внука за руку, без предупреждения погружает его во мрак своих ведений. Одержимо тараторит, раз за разом повторяя одно и то же. С такой скоростью, что Адам не сразу распознает смысл.

— Умоется в крови твоя принцесса. С ног до головы. Умоется в крови. С ног до головы. Все потеряет, чтобы обрести покой. Кровью умоется. С ног до головы. Умоется кровью…

— Что ты нвсешь? Как это понимать, черт возьми? Что это значит?

Как не свихнуться после таких слов? Как не захлебнуться? Не подохнуть от яркости представления, которое разыгрывает фантазия?

— Так и понимать. С ног до головы в крови будет.

— Чьей?

— Я анализ ДНК не делаю в своих предсказаниях. Вижу девчонку в крови.

— Она ранена? Жива?

— Жива, — брезгливо кривит тонкие губы. — По крайней мере, в тот момент.

— Когда это случится? Как скоро?

— Не знаю.

— Хоть какие-то детали ты можешь назвать? — рявкает раздосадованно.

Подсадила его на эту дичь. Сейчас Адам верит безоговорочно.