Улей. Книга 3

— Мне не оставили выбора… — шелестит надо мной ее обволакивающий грустный голос. — Из Улья нельзя уйти, но выжить…, выжить можно… Я смогла. И ты, моя сильная маленькая девочка.

— Если ты заставишь меня выбирать, я выберу его, — подняв голову, решительно смотрю на нее сквозь мутную пелену. Она понимающе кивает.

— Нет сильнее и крепче любви, чем та, что рождается в аду. Ей не нужен рай и чужды предрассудки, но ты должна выбрать себя, Диана, — взяв мое лицо в ладони, мама бережно стирает большими пальцами ручейки моих слез. — Победы куются только так.

— В самые сложные моменты, когда мне было особенно тяжело, я думала о тебе… и это спасло меня, мам, — сдавленно шепчу я. — Долгое время именно любовь к тебе наполняла меня неиссякаемой силой. Я ни на миг не усомнилась, что поставить на кон свою жизнь ради того, кто тебе ее подарил — это правильно. Борьба за выживание имеет смысл только тогда, когда ты четко осознаешь, за что сражаешься и побеждаешь… Или проигрываешь…

— Каждый раз, оказавшись перед лицом смертельной опасности, ты выбирала себя и выживала. Все остальное — мишура для усыпления голоса совести. Признайся, сейчас ты его почти не слышишь.

— Вы убили во мне все, что делало меня человеком, — сморгнув соленые капли, я отчаянно ищу на лице матери признаки раскаяния и сожаления и не нахожу.

— Теперь ты больше, чем просто человек, — невозмутимо парирует она.

— Очнись, мам. Теперь я животное. Озлобленное и раненное.

— Ты ошибаешься, Диана. Это эмоции. Они пройдут…

— Никогда, — мотнув головой, хрипло выдыхаю я.

Мы целую вечность молчим, неотрывно глядя друг другу в глаза. Время замедляется, сердце одержимо рвется из плена грудной клетки. Я тону в ее свинцово-серых холодных глазах и беззвучно оплакиваю то, что никогда не вернуть и уже не исправить. Я помню все ее теплые улыбки, нежные прикосновения и напеваемые тихим голосом колыбельные, отгоняющие ночные кошмары. Когда-нибудь я буду петь их своим детям. Когда-нибудь…, а сейчас снова кладу голову на колени матери, с содрогающимся сердцем ощущая знакомую до боли ласку.

— Ты помнишь миф о Персефоне? — пальцы в моих волосах на мгновенье замирают.

— Их очень много мам, — тихо отзываюсь я.

— Много, — соглашается она. — Но если из каждого выбрать что-то особенно откликающееся, то можно создать свою особенную историю.

— Расскажи мне…

— Моя Персефона не была жертвой похитившего ее бога подземного мира. Она выбрала Аида сама, а осознав, насколько глубоко в него проникла тьма, испугалась и захотела оставить мужа, — Мария прерывается, а я обречено продолжаю:

— Она не смогла…

— И понесла наказание, — перехватывает мама.

В детстве мы часто так играли, на ходу придумывая сказочные истории. Эта отнюдь не такая, без благородных героев и счастливого конца, но мы должны ее закончить.

— Она была предана и растоптана самыми близкими, — ожесточение и неутихающая ярость в мамином голосе отдается острым уколом в области живота.

— Но больнее всего было предательство мужа, — мой собственный голос сипит и сбивается.

— Он не знал, — ровно и почти без эмоций произносит мама. — Его тоже предали.

Мое сердце обрывается. Слова застревают в горле. Я не хочу. Не хочу знать конец начатой страшной сказки. Пожалуйста, не продолжай…

— Но она все равно не простила, — мама машинально водит пальцами по моим волосам, и каждое движение приносит мне новую порцию удушающей боли. — И не простит, — снова пауза, в течение которой мое сердце сотни раз разлетается на куски. — Он умрет последним. В цепях. Таких же толстых и неразрывных, как те, которыми он удерживал меня рядом с собой.

— Я не знаю, что сказать…, — измученно шепчу, слушая гулкие удары наших сердец. Сейчас они бьются в унисон. Я осязаю и разделяю ее агонию, и мне мучительно больно.

— Ничего не нужно говорить. Мне важно было донести до тебя свою историю так, чтобы ты поняла. Я знаю, как ты жила и чем занималась, переехав в другой город. Тебе было сложно и одиноко, но ты отлично справлялась, — слова матери не вызывают сомнений в их честности.

Утешает ли меня то, что мама удаленно приглядывала за мной?

Нет, нисколько.

Она в любой момент могла подать знак, отправить послание, предупредить о грозящей опасности, но не сделала этого. Не защитила, не спасла, не пощадила. Мария Дэмори хладнокровно выжидала, позволяя Кроносу вить свою паутину, в которую я угодила так смехотворно легко.

«Жалкая, никчемная, убогая пчелка…» — этими словами встретил меня родной отец.

«Ты моя дочь, а это наш с тобой дом», — какое-то время спустя произнесла воскресшая из мертвых мать.

Эпичное вышло воссоединение семьи. Хуже и омерзительнее нарочно не придумаешь. Но несмотря на весь ужас случившегося, мысль о том, что мама жива, помогла мне выстоять и не сломаться, когда силы были почти на пределе.