Ульфила

Император Феодосий, которого сперва никто всерьез не принял, действительно был человеком хворым, невеселым и нервным, так что вообще непонятно было, зачем в столь слабые руки вкладывать такие тугие бразды.

Все потуги придворных льстецов и рифмоплетов представить его «вторым Траяном» имели откровенно жалкий вид. Только одно и было общего у этого Феодосия с императором-воителем, покорителем Дакии: оба испанцы родом. В остальном же не наблюдалось между Траяном и Феодосием ни малейшего сходства. Скорее уж отец нынешнего государя, тоже Феодосий, был с Траяном сходен.

Тот Феодосий, один из лучших полководцев покойного императора Юлиана, толковый и деятельный командир, надежда Империи, вызывал к себе любовь подчиненных и зависть равных; закончилось же тем, чем обыкновенно: был оболган и казнен.

В дни казни отца своего был младший Феодосий губернатором провинции Мезия. Как только отец его пал жертвой интриг, так сразу же бросил молодой губернатор службу и уехал к себе, в Тарракон, где у него было имение. На целых два года затворился. Книги читал, закатами любовался, тоску копил. И затворены вместе с ним были его немалые знания и превосходная военная подготовка. Ибо старший Феодосий на хворости сына глядеть не желал и лени его природной потакать не собирался. Обучал всему, что должно. С ранних лет с собой по походам таскал, плачь не плачь. Что же делать, если не богатырем сын уродился?

Недолго лелеял свою мечтательность Феодосий, сын Феодосия. Вспомнили о нем и гонцов прислали в Тарракон.

Что и говорить, времена для Империи настали трудные. Необъятна Империя. Пока развернешь карту, на которой вся она нарисована, руки устанут. И не всякая столешница вместит эту карту целиком, вечно свисают со стола – слева Британия, справа – Сирия.

А править ею остался девятнадцатилетний юноша Грациан, племянник Валента. Больше всего на свете любил охоту, женщин и свою аланскую гвардию. Что отважен был Грациан и советчиков добрых имел – того недостаточно, чтобы совладать с такой силищей, какой была в те годы Империя.

И все же надежды на этого молодого властелина возлагались немалые, ибо с самого начала показал себя правителем способным и решительным. Амвросий, епископ Медиоланский, готов был второго Давида в нем признать, лишь бы варваров усмирил. Епископу, правда, возражали: никак не может Грациан Давидом быть, ибо в еретическом арианском учении возрос, на арианке женат, еретиками окружен. Но только отмахивался святой Амвросий: «Какой он арианин! Он – военный».

И вот, оказавшись без соправителя (а в одиночку никак не охватить Империю властью), послушал Грациан доброго совета и послал в Тарракон за молодым Феодосием: зову тебя, брат. Обиду забудь и по отце своем более не печалься, ибо хочу предложить тебе разделить со мной власть и бремя ее.

Феодосий прибыл.

В сентябре 380 года сошлись в городе Сирмии на реке Сава.

Война вокруг бурлит, как вода в котле. Полководцы грациановы, Бавд и Арбогаст (оба – происхождения варварского) все с остроготами в Паннонии совладать не могут, никак не утихомирить им беспокойного Алатея.

И Фритигерн в Иллирике с родичем своим Алавивом – хуже чумы; заразу в одном месте прижжешь, а она уж в иное переметнулась и изводит пуще прежнего.

На северные границы наседают алеманны, против которых воевать Грациану и воевать, конца-края не видно. Говорят, император Юлиан, воитель славный, половину жизни потратил на то, чтобы найти людей, которые были бы хуже этих алеманнов.

А императоры-соправители, что в Сирмии договариваются, как править им и как с бедами совладать, – один другого краше. Грациану до зрелых лет еще десятка недостает; талантом одарен, а в голове ветер. Феодосий, хоть и в мужеских летах (тридцать три года сравнялось), но с виду таков, будто душа вот-вот с телом расстанется.

Договорились обо всем, карту Империи надвое раскроили и на том расстались. Грациан в Тревир помчался – готские банды усмирять; Феодосий же в Константинополь двинулся.

Добрался Феодосий до Фессалоник и слег там в болезни, почти безнадежной.

Фритигерновы вези, прознав про то, сразу же умножили свою свирепость и растерзали Македонию и Ахайю, точно дикие звери.

* * *

Ждали конца света, стиснутые со всех сторон полчищами варваров. Ничто не приносило успокоения. Едва поднимался над полем урожай, как уничтожало его варварское нашествие, либо пожар.

И в церкви не находили покоя, ибо раздор царил везде, где только сходились двое или трое во имя Христово. Каждый стремился насадить свое, а чужое подавить и истребить.

Куда ни кинешь взор, везде какая-то скверная погода. Вот и новый государь, едва приняв власть, захворал.

Жаль молодого Феодосия. Простерт на богатом ложе, сам – худой, как щепка; под одеялом будто и тела никакого нет. Только глазищи черные на пол-лица, и огонь в них лихорадочный.