Уличные птицы (грязный роман)

Когда сотка Графа растаяла, он с легкого похмельного языка договорился на хлебозаводе о ночной работе – грузить хлеб. Грузили на пару с Кудрявым. Утреннее пиво, после ночной работы, плавно переходило в вечернюю водку, и в работу под стакан на шатких ногах, грузчик пьяный - вещь сама собой разумеющаяся. Граф продолжал жить в комнате у Кудрявого и Астры. В часы легкого опьянения он даже почитывал кое-что из их библиотеки. В основном это была проза, но и стихи великих русских классиков:

Остановись, застынь на миг
В неповторимой этой позе,
Как струи стынут на морозе,
Как в горле замирает крик,
Рожденный ужаса виденьем,
Как с королевским снисхождением
Себя узреть дает нам миг.

* * *

Как-то утром на резные палисады города лег снег, а вскоре нападали большие сугробы. Астра выдала Графу кое-что из священной одежды сына.

Перелезая через сугробы, Граф сильно негодовал за участь соотечественников. Кто мог по своей воле удумать жить здесь, по горло в снегу, где ночь властвует безраздельно, а душонки и дряблые тела греет лишь жар пьяной бани. Есть столько мест, где тепло и вошь размером с коня, а яблоки - красные с тыкву. В рассказы о победах здешних людей, про славу их оружия, можно верить, но нельзя понять. Сильные давно вдыхают аромат эвкалиптовых рощ и нежат тела в прибое ласковых теплых морей.

В конце зимы Кудрявый закашлял кровью, он вытирал красное с губ снегом и виновато улыбался.

Весну Граф почувствовал стоя в пивной. Почувствовал не как-то романтично, а просто отхлебнул очередной глоток, и внутри проснулась жажда воздуха, вздохнул глубоко, и в привычной вони обнаружил примесь нового запаха – весна.

Днем, после работы Граф затащил Кудрявого в баню, пили пиво с водкой, после парной Графу стало нехорошо, он вышел в трусах на улицу и еще раз явно ощутил весну.

* * *

Небо становилось теплей и ниже, грязь во дворах стала непроходимой. Ночь отступала, вечерами в каждом дворе “забивали козла”. В эти дни чудно пилось уже казалось надоевшее за зиму пиво.

Время было позднее, Граф стоял в “стекляшке”, пиво кончалось, и народ постепенно рассасывался. Два поддатых крепких парня в кожзамовых куртках упорно подливали и так уже пьяному долговязому очкарику, который пару часов назад светанул хорошими деньгами. Дождавшись, когда народ разойдется, и бросив мутный взгляд на Графа, они потащили длинного лоха прочь, подгоняя его пинками. Граф остался один допивать свою последнюю, восьмую, кружку. Краснорожая продавщица Ася рылась в подсобке. Граф качнулся в сторону прилавка, облокотившись проскользил вдоль, прихватил источенный длинный, узкий нож, которым нарезали бутерброды и проковыривали дерьмо в засорившейся раковине. Оторвавшись от прилавка, Граф резко направился к выходу, распахнул дверь.

Мен в кожзаме сопнул, как кабан, и сделал движение навстречу Графу. Треснул лопнувший кожзам, и кончик грязного, пахнущего селедкой и ливером лезвия, остудил озо’рное сердце. Кожзам ухнул филином, схватился за деревянную ручку ножа, отпущенную Графом на свободу, и стал мертвым. Тело его, отшатнувшись от Графа, упало на спину в рыжую грязь. Из-за угла, хлюпая резиновыми сапогами, прижав руки к животу, боясь опорожниться в штаны, выбежал обалдевший от имеющего место расколбаса косолапый подельник Кожзама. Он, испуганной шавкой, косясь, обежал Графа, торопливо опустился на одно колено возле тела, и, стараясь не смотреть в мертвое лицо, дрожащей рукой выпас и вытащил содержимое внутреннего кармана усопшего.

- Дай сюда,- прошипел Граф.

Разбойник взглянул на голос, и увидел в свете фонаря огромный черный силуэт с распахнутыми черными крыльями; встав на оба колена, и опершись одной рукой в землю, лиходей протянул силуэту три пачки денег, из-за которых двадцать минут назад порешили длинного лоха. Граф пошел прочь. Человеческая боль, не имеющая названия, тяжелая и серая, как свинцовое пушечное ядро, полнила его грудь. За спиной Графа оставались два трупа, и плачущий человек на четвереньках с полными штанами дерьма.

* * *

В эту ночь Граф не пил перед работой, он грузил, и похмельный пот с его лица капал на горячий хлеб, а сердце, как сломанный насос, билось с проворотами, толкая в плечо и отзываясь в ошалевшей печени... Кудрявый, добротно вмазанный, до состояния болтливой приподнятости, суетился вокруг Графа: бегал к девкам за аспиринчиком-корвалолчиком и в форме для выпечки черного носил ледяной воды на голову Графа.