Уличные птицы (грязный роман)

- …ничего не могу сказать о вашем пресловутом долбанном Боге. Мне даже противно мнить, что вы себе о нем понапридумывали и о чем его втихаря молите. Вот все, что я могу вам рассказать. - Каждый человек нуждается в опоре. С самого рождения он получает сначала грудь матери, потом - релакс на стульчаке, потом - чугун отцовского взгляда и упругость розг. Все приходит как данность, и это входит в привычку. Вдруг… перила обрываются, опора уходит из-под ног – возникают вопросы, самые простые, на которые толком не может ответить никто… И все, независимо от интеллекта и цвета глаз, начинают искать вокруг себя: «за что ухватиться!!!» – страх упасть - основной рычаг великого Обмана. И большинство, в пустоте, из боли и отчаяния слепят опору, и многие поверят, что ее название - БОГ. Жучки-скарабеи - они обернут ЭТО в блестящую бумагу, окурят благовониями, сроднятся с ЭТИМ, забудут, что там внутри, и радуясь что ОНО не тонет, найдя в ЭТОМ покой и отраду, задрейфуют среди себе подобных в омут забвения. Но-о, - Граф погрозил всем пальцем, - но кто-то задумает возводить опору в себе, и стать себе опорой и подмогой в этом строительстве, как вода в темной пещере растит сталактиты и пробивает себе тонели, строить в недрах себя свое «Я». А, получив опыт ментального зодчего, он станет беззвучно смеяться, услышав: «Человек – венец творения»...

- Эгоэректизм – самовоздвижение - вот путь к новому человеку!!! - Граф замолчал, ему стало омерзительно собственное болтливое существо, ему хотелось выплюнуть и растоптать свой язык...

Красивая высокая девушка в тяжелом драповом пальто и огромных ботинках армейского типа, аккуратно, в полголоса, произнесла: «То, что вы говорите, все так клева. А скажите, чтоб стать по-настоящему эрегированным, обязательно надо вести здоровый образ жизни и бросить на фиг этот хиповский фрилафизм?» - она хихикнула и зарделась от своей неожиданной смелости. Закусив губку, добавила: «Ну, правда ведь, было б так здорова, если б тут вдруг стал Иерусалим?», - глаза ее заблестели ртутным блеском и увлажнились.

* * *

Граф ненавидел себя. Нервы гудели, руки дрожали крупной дрожью. Сердце пронзали острые иглы. Он весь вечер быстрым шагом, почти бегом, носился по промозглым улицам, а на ночлег опять попросился в уютный сарайчик.

Перед тем как лечь, Граф в тетрадке хозяина хибары быстро и без помарок записал:

I
Не прикроешь снегом, белым снегом,
Кровь на простынях крахмально белых,
И отчаянно смелым побегом
Не накажешь тюремные стены.

Стоном колокол не разбудишь,

Если он отзвенел да треснул.
Не псалмом, не разбойничьей песней
В сердце не переделаешь бубен.

Лишь рука, тетиву напрягая,

Будет слать во вражий стан стрелы,
А душонка, за ним поспевая,
Счет изменам вести и победам.

Не родится из пены богиня,

И Акелла не раз промахнется.
Кто повесился, тот не сопьется,
А кто спился, веревка найдется.

Видишь, тьма ведет суд над Солнцем,

Прикрывая ладонью глаза,
Видишь, Солнце над этим смеется,
И из глаз выгорает слеза.

II

Солнце - символ самосожжения,
Но не безумного в кураже:
Жара жесткого, в жестком движении,
Блеска звонного на палаше.
Взмах его под Солнцем - стоит Солнца.
Птицам – поднебесье, а рука — мечу:
От ярила яростью тело полнится,
Льнет Свобода – девка к гордому плечу.

От востока косого в пропасть лупоглазую,

(по ветрам заоблачным) голову сломя,
Мчится воля сильная, мчится сила вольная
И, наверно, искоса смотрит на меня.

Отточу заржавленный – руку буду пестовать,

Ох, прольется кровушка любых мне врагов,
И потом не спрячусь я, буду я ответствовать,
Но не перед стадищем лютых дураков.

Выйду, если выпадет, по широкой улице,

И судом пусть будет мне взгляд глаза в глаза
Солнца златокудрого и меня беспутного.
И глаза пусть выгорят, высохнет слеза.