Улисс

– Если мы будем так на месте сидеть, то ничего и не узнаем, – поднялась с дивана Елизавета и продемонстрировала ключи от машины: – Я хотя бы должна на свою квартиру съездить и убедиться.

– Это бесконечно опасно, но возьмите меня с собой! – попросил Калугин. – У нас полно времени. Мы можем заехать и ко мне на квартиру. На маму хоть издали взглянуть…

Елизавета на мгновение задумалась, потом все-таки кивнула.

Всю дорогу до города Павел внимательно рассматривал сквозь окно автомобиля окружающий новый мир, или, как его называл отец, «другую жизнь». Но как он ни высматривал какие-либо особенности, отличающие его от привычного, ничего так и не обнаружил. Разве что ему показалось, что улицы города стали просторнее. Хотя, конечно, раньше он мог просто не обращать внимания на какие-либо изменения, произведенные городскими властями, так как редко появлялся в центре. Он предпочитал добираться до необходимого ему места окружной, кольцевой дорогой. Тем более что и его квартира, и его часовой салон находились в северо-западной, элитной части города.

Елизавета же как раз жила в самом центре. Окна ее квартиры выходили на Гоголевский бульвар, а работала она неподалеку от Таганки.

Разумеется, спутники отправились сначала на квартиру Бородиной. Там они наткнулись на фотографа, который, как выяснилось, уже около часа ожидал Елизавету. Едва Бородина вышла из машины, пожилой мужчина, обвешанный фотоаппаратами разных размеров, бросился на нее с упреками.

– Нельзя же так, Елизавета Владимировна! – хмуро бранился он. – Сто раз обговорили же! Реквизит завезли. Напомню: у меня с собой ваших бриллиантовых украшений на миллионы. Все-таки это портрет на фасад Большого театра! Так безответственно с вашей стороны, честное слово!

– Что мне делать? – растерянно шепнула на ухо Павлу женщина. – Я не знаю, что это за человек и чего он хочет.

– Нам никак нельзя себя выдать, – так же шепотом ответил ее спутник. – Больше молчите и делайте вид, что все идет по плану. Нет! Лучше скажите, что у вас мигрень. Обычно оперные певицы мучаются именно этой болезнью.

– Откуда вы знаете? – недоверчиво поинтересовалась женщина.

– Я в кино видел, – сообщил Павел.

– Блеск! – скептично усмехнулась Елизавета и повернулась лицом к фотографу: – Простите меня! Была за городом, и меня свалила сильнейшая мигрень! Даже по телефону было больно говорить.

– Можно было эсэмэской предупредить, что задерживаетесь, – немного смягчившись, отреагировал фотограф.

Тут Калугин понял, что вот-вот дойдет до имен, и решил более открыто прийти на помощь.

– Павел Сергеевич – двоюродный брат Елизаветы, – протянул он фотографу руку для приветствия.

– Касатонов, – с готовностью пожал ее тот.

– Я хотел бы иметь возможность обращаться к вам по имени-отчеству, – любезно настоял Калугин.

– Иван. Иван Федорович, – сообщил фотограф.

– Простите меня, Иван Федорович! – бросив благодарный взгляд на спутника, еще раз извинилась перед фотографом Бородина и пригласила его в дом: – Проходите, пожалуйста.

– Чего это вы, Лизонька, ко мне так официально обращаетесь? – удивился Касатонов. – Неужели обиделись за мою критику? Так это я по делу. Не принимайте близко к сердцу. И, пожалуйста, продолжайте меня называть как раньше!

– А как она вас раньше называла? – по-прежнему движимый самыми благородными намерениями, уточнил Павел.

– Это интимное! Очень интимное! – подмигнул ему Касатонов, чем вызвал в калугинской душе неоднозначные чувства. Он многозначительно взглянул на Елизавету, на что та еле заметно пожала плечами.

Они поднялись в лифте на восьмой этаж и вошли в квартиру знаменитой оперной певицы Елизаветы Бородиной. В лифте Павел обратил внимание на то, что у фотографа отсутствует левое ухо. На месте, где должно было находиться ухо, не было совершенно ничего! Однако на гладкой коже отсутствовали и какие-либо признаки хирургического вмешательства. Особого значения этому Павел поначалу не придал, но отчего-то открытие впечаталось в память и со временем стало вызывать неудержимое желание еще раз взглянуть на пустующее место.

Фотограф, очевидно, почувствовал некое замешательство, возникшее у Павла, но расценил это как проявление особой застенчивости.

– Ты заметила, что у него уха нет? – как только представилась возможность, шепнул часовых дел мастер своей дачной соседке.

– Да. Еще я заметила, что у него на левой руке три пальца, – в ответ шепнула ему она.

И действительно, незаметно приглядевшись к левой руке Касатонова, Павел убедился в истинности сказанного Елизаветой. Два пальца отсутствовали.

Едва переступив порог квартиры, Иван Федорович по-хозяйски уверенно принялся расставлять свои штативы и подключать осветительные приборы к электрическим розеткам, при этом вполголоса приговаривая: «Вот так, на тройничок, а заполнение фронтально из-под комода расположим, чтобы рисуночек на стене поменять…»