Улисс

Корни Келехер ступил в сторону из своего ряда, пропуская провожающих топать мимо.

– Печальный случай,– начал м-р Кернан вежливо.

М-р Цвейт прикрыл глаза и дважды скорбно склонил голову.

– Все уже одевают шляпы,– сказал м-р Кернан.– Полагаю, нам тоже можно. Мы замыкающие. Кладбище коварное место.

Они покрыли головы.

– Их преподобный сударь отбарабанил службу как-то слишком наспех, вам не кажется?– сказал м-р Кернан с упреком.

М-р Цвейт отважно кивнул, глядя в проворные кровянистые глаза. Тайные глаза, тайные соглядотайные глаза. Масон, наверно: хотя кто знает. Опять с ним рядом. Мы замыкающие. В одной лодке. Наверно, ещё что-нибудь скажет.

М-р Кернан добавил.

– Служба ирландской церкви, как она ведётся в Монт-Жероме, проще и более впечатляюща, надо признать.

Для поддержания разговора, М-р Цвейт отметил различие языков.

М-р Кернан торжественно провозгласил:

– Я есмь воскресение и жизнь! Такое затрагивает человека до глубочайших уголков сердца.

– Безусловно,– сказал м-р Цвейт.

Твоё-то, может, и затронет, но что за дело малому в яме два с половиной на полтора метра пятками вниз от незабудок? Ему уже не затронет. Средоточие любовных чувств. Разбитое сердце. Насос, если уж на то пошло, перекачивает тысячи галлонов крови каждый день. В один прекрасный день – хрясь! тут тебе и крышка. Много их тут понавалено: сердец, печёнок, лёгких. Старые ржавые насосы: и больше ничего. Воскресение и жизнь. Раз уж ты умер, то умер. А эта идея насчёт Судного Дня. Вытряхивать их всех из могил. Гряди, Лазарь! А он вышел только пятым и потерял работу. Подъём! Последний день! И каждый малый шарит вокруг за своей печёнкой и гляделками и прочим снаряжением. В то утро собрал всю свою хренотень. В черепе сикель пыли. Сто семнадцать грамм – сикель. Этрусская мера.

Корни Келехер подстроился к их шагу.

– Всё прошло по первому классу А,– сказал он.– Верно?

Он глянул на них своими тягучими глазами. Полицейские плечи. С твоим туралум туралум.

– Как положено,– ответил м-р Кернан.

– Правда ж? А?– сказал м-р Келехер.

М-р Кернан заверил его.

– Кто это там сзади с Томом Кернаном?– спросил Джон Генри Ментон.

Нед Ламберт оглянулся.

– Цвейт,– сказал он.– Мадам Марион Твиди, если знали, то есть знаете, сопрано. Она его жена.

– Как же, как же,– сказал Джон Генри Ментон.– Давненько её не видал. Красивая была женщина. Я танцевал с ней, погодите-ка, пятнадцать, не то семнадцать лет назад у Мэта Диллона. Было за что подержаться.

Он посмотрел назад через остальных.

– И что же он такое?– спросил он.– Чем занимается? Кажется, что-то писчебумажное? Однажды на вечеринке я, помнится, продул ему в шары.

Нед Ламберт улыбнулся.

– Да, занимался,– сказал он.–У Виздома Хелиса. Коммивояжером промакательной бумаги.

– Ради Бога,– сказал Джон Генри Ментон,– и что её дернуло выйти за такую мелкую сошку? Она тогда была резвушкой.

– Такой и осталась,– сказал Нед Ламберт.– А он занимается рекламными объявлениями.

Крупные глаза Джона Генри Ментона уставились вперёд.

Тележка свернула в боковую аллею. Дородный мужчина, в засаде средь трав, приподнял свою шляпу, воздать честь. Могильщики коснулись своих кепок.

– Джон О'Коннел,– сказал м-р Повер довольно.– Уж он-то друзей не забывает.

М-р О'Коннел пожал всем руки в молчании. М-р Дедалус сказал:

– Опять я к вам с визитом.

– Саймон, дорогой мой,– ответил смотритель приглушённым голосом.– Как бы мне хотелось, чтоб вы никогда не нуждались в моих услугах.

Салютнув Неду Ламберту и Джону Генри Ментону, он тоже влился в процессию рядом с Мартином Канинхемом, поигрывая парой ключей за спиной.

– Вы уже слыхали свежий,–спросил он их,– про Малхая из Кумби?

– Я – нет,– ответил Мартин Канинхем.

Они сообщнически сблизили шёлковые цилиндры и Гайнс тоже насторожил своё ухо. Смотритель кладбища закрючил оба больших пальца на золотую цепочку своих часов и приличным тоном заговорил к их отсутствующим улыбкам.

– Рассказывают,– повёл онак два пьянчуги явились сюда туманным вечером, проведать могилу приятеля. Спросили Малхая из Кумби, им сказали где похоронен. Поплутали в тумане, но могилу-таки нашли. Один из них читает имя: Теренс Малхай. Второй стоит и моргает глазами на статую Спасителя нашего, что там поставили по заказу вдовы.

Похоронщик мигнул на одно из надгробий, мимо которого они проходили.

– И, наморгавшись на святой образ, заявляет: ни хрена похожего на Малхая. Тоже мне, скульптор называется.

Вознагражденный их улыбками, он приотстал и заговорил с Корни Келехером, принимая от него квитанции, поворачивая и просматривая их на ходу.

– Это он специально,– объяснил Мартин Канинхем у.

– Понимаю,– ответил Гайнс,– вполне понимаю.

– Чтоб приободрить,– продолжил пояснение Мартин Канинхем.– Душевная поддержка: добряк до чёртиков.