Улица Ангела

Все прямо и прямо по Мэйда-Вейл, мимо уединенных особняков, мимо длинных кварталов жилых домов, похожих на ярко освещенные крепости, шел он ровным, неторопливым шагом, не останавливаясь, как человек, который твердо знает, куда идет и сколько времени придется идти. А между тем он шел без цели, он просто двигался, он уходил от комнаты с пестрыми подушками, раскрашенными коробками, с неподвижным ворохом одежды и тела на полу у низкой тахты. Все казалось ему не совсем реальным. И сам он казался себе героем какого-то фильма, который движется на экране.

Кто-то заговорил с ним. Рослый мужчина в кепке и дождевом плаще словно вырос перед оторопевшим Тарджисом и спросил почти сердито:

— Послушайте, как мне пройти на Неджент-Террас?

И когда Тарджис буркнул, что не знает, что он не здешний, рослый мужчина ответил, что и он тоже не здешний и все, у кого он спрашивал дорогу, тоже не здешние, чужие, будь они прокляты! Тарджис пошел дальше. Он примечал все вокруг, но все по-прежнему казалось только экраном, на котором проходит фильм. Мэйда-Вейл перешла в ярко освещенную и людную Эджуэр-роуд, цепь залитых светом витрин, баров, театральных подъездов, лотков уличных торговцев и бледных лиц. У дверей трактира вопила пьяная женщина. У входа в кино стояла в ожидании толпа людей. Их развлекал пением какой-то субъект с банджо. Два китайца вышли из кондитерской. «Все конфеты собственного изготовления»… Скверно запахло жареной рыбой. Дальше двое мужчин затеяли драку. Одного из них жена пыталась оттащить… «Хороший макинтош за двадцать пять шиллингов…» Господи, какая уйма искусственных бананов, и ничуть они не похожи на настоящие… Тот человек, что стоит на пороге лавки, — точь-в-точь Смит, просто его двойник… Все это плыло перед глазами, как цветной фильм, но в этом фильме были живые глаза и тяжелые, больно толкающие тела… Вот Мраморная арка и кучка людей, ожидающих автобуса.

Вдруг он как-то сразу почувствовал, что болен и страшно устал. От тела остались лишь какие-то мелкие, ноющие, старые кости, а голова стала огромной, и в ее зияющей пустоте стоял гул, лязг, глухой шум — сильнее, чем на улице, где мчались автомобили. Он пытался собрать мысли. Неужели правда, что он был там и сделал это? Он так часто представлял себе, как входит в эту комнату, воображение рисовало ему столько различных сцен свиданий с Линой… Быть может, и это последнее свидание тоже — только плод его воображения? Сделал он это или нет? Пальцы его сомкнулись вокруг призрачной шеи и остро напомнили, что он действительно сделал это. Да, значит, ничего нельзя изменить. Он снова увидел перед собой эту комнату, как будто перед ним внезапно раздвинули занавес. Увидел себя. Турчанку на коробке с папиросами, а там, на полу, — неподвижное тело. Что-то внутри завыло, как пойманный в капкан обезумевший зверек. А в то же время бормочущий голос твердил монотонно, что это несчастный случай, просто случайность, только случайность, что он нездоров, сильно нездоров, болен, нервы и все прочее, да, нервы, да, он совсем болен. Слезы подступили к глазам при воспоминании, что множество людей говорило ему это. Да он и сам знает, что это правда. Тут подошел автобус, и все стали входить в него, так что и он тоже вошел и уселся. У сидевшего рядом с ним мужчины он заметил на затылке большую опухоль и на миг пожалел его, а потом забыл и о соседе с опухолью и обо всех остальных пассажирах, забыл об Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, летевших мимо сверкающим фризом. Он не заметил, куда идет автобус, ему было все равно. На него словно столбняк нашел.

— Послушайте, вы, — окликнул его кондуктор, — платите за проезд.

Тарджис машинально, с отсутствующим видом протянул ему два пенса и взял билет.