Улица Ангела

До обеда он развлекался чтением газеты. После обеда вышел прогуляться, и прогулка заключалась главным образом в рейсах на автобусе стоимостью в одно пенни. В конце концов его высадили, как высадили до него несколько тысяч других людей, у Мраморной арки на углу Гайд-парка, где собираются воскресные ораторы. Тарджис не интересовался отвлеченными вопросами и никогда не давал себе труда вслушаться в доводы ораторов, а к самим ораторам питал искреннее презрение. Это было приятное, утешительное чувство, оно давало ему некоторое удовлетворение. Он считал этих людей гораздо глупее себя, и это его ободряло. Кроме того, всякое скопление праздных людей привлекало его, ибо в толпе всегда могла оказаться какая-нибудь прелестная девушка, скучающая и одинокая, и могло вдруг случиться, что она ответит улыбкой на его улыбку.

Он переходил от оратора к оратору, увлекаемый толпой, которая в большинстве своем состояла из таких же молодых людей, как он, распираемых приятным чувством собственного превосходства. Среди них попадались, однако, и люди иного сорта, азартные любители дискуссий, религиозные и политические фанатики. В одном месте какой-то старый чудак в позеленевшем сюртуке размахивал большим плакатом и выкрикивал что-то высокой певучей скороговоркой, в которой из шести слов можно было разобрать только одно. Этот, в отличие от всех прочих, превозносил стенографию, ставя ее выше всего на свете. Тарджис минуты две глазел на него, решил, что он сумасшедший, и двинулся дальше. Рядом на митинге, весьма многолюдном, обсуждались политические вопросы, и первые же слова, которые услышал Тарджис: «Ну, а что вы скажете, друзья мои, о России, где ваш социализм осуществлен на практике?» — обратили его в бегство. Он подошел к небольшой кучке людей, обступивших молодого человека с растрепанной бородкой и выпученными глазами, игравшего на фисгармонии. Все монотонно тянули гимны, и на Тарджиса никто не обратил внимания. Немного дальше происходила типичная для этого угла Гайд-парка сложная и запутанная дискуссия. Дискуссия была в полном разгаре, и слушатели по-своему, иронически, наслаждались ею. До Тарджиса, стоявшего позади всех, доносился только голос самого оратора, молодого человека в очках, с длинными желтыми волосами, который все время вопил, перебивая других:

— Одну минуту, мой друг, одну минуточку! Позвольте мне сказать… Да, да, знаю, но погодите одну минутку. Мне задали вопрос, считаю ли я такого человека безумцем. Так вот… Одну минуточку!..

Тарджис и здесь постоял немного. В толпе он заметил двух-трех миленьких девушек, но все они были с подругами или кавалерами. Нет, ничего не выйдет. Придется искать себе спутника.

Проповедника справа осаждала вопросами какая-то женщина, очень похожая на миссис Пелумптон. Этот проповедник был пожилой человек в старомодном черном сюртуке. Он потрясал Библией перед самым носом женщины. «И как же я поступаю? — выкрикивал он, сверкая глазами. — Я, как всегда, обращаюсь к великой книге. Да, я нахожу ответ на это в библейском тексте…» Тарджис так и не узнал, в каком именно, потому что слова проповедника заглушил неистовый рев его соседа, неряшливого человечка с широким приплюснутым носом и резиновыми губами, наружность которого являла собой препротивный компромисс между Хокстоном и Маньчжурией. «Каков же высочайший идеал всего мира, друзья мои? — вопил он в ораторском азарте, напоминая взмыленную лошадь. — Сейчас я вам скажу. Величайший идеал всего мира — это Человек… Человек». Он ударил себя в грудь. Тарджису этот субъект совсем не понравился. Не понравились и девицы Армии спасения, которые вели агитацию на другом тротуаре. Все они такие прыщавые! Должно быть, они всегда едят только то, что расстраивает пищеварение.

Подальше ораторствовал худой, как скелет, обтрепанный малый. Тарджис уже слышал его раньше и постоял здесь только до тех пор, пока не убедился, что оратор оседлал своего любимого конька.

— Но где же впервые зародился коммунизм, товарищи? — спрашивал оратор. — Не в России, вовсе нет. И не в Англии — о нет! И не во Франции… В Греции, товарищи, в Древней Греции, где один человек, по имени Платон, написал книгу «Республика». Платон и был первый коммунист.

Тарджис пошел дальше, едва удостоив взглядом самую маленькую группу, которую никто не замечал. Она состояла из трех человек: двух бородатых мужчин без шапок и увядшей женщины. Эти трое стояли плечо к плечу и, видимо, молились. На них никто не обращал внимания, кроме пьяненького, помятого жизнью старика актера (его тоже Тарджис знал уже давно), ожидавшего, когда они кончат, чтобы занять их место. Для чего эти люди приходят сюда? Кто они? Чем они занимаются у себя дома? Тарджис снова пришел к выводу, что все они — помешанные, но сегодня эта мысль не вызвала в нем приятного сознания собственного превосходства. Она его угнетала. А что, если и он тоже вот так свихнется?