Улица Ангела

— Мне всех больше нравится мистер Голспи, — сказал Стэнли, и восторженные ноты прозвучали в его хриплом шепоте. — А знаете почему? Он настоящий мужчина. Держу пари, что у него было много приключений.

— Да уж ты вечно со своими приключениями, — презрительно фыркнула мисс Селлерс. — Что ты можешь знать о нем?

— Слыхал кое-что, — сказал Стэнли медленно и выразительно.

— Что слыхал?

— А вот и не скажу.

— Не скажешь потому, что тебе нечего сказать. Шел бы ты лучше делать свое дело, мальчуган.

— Я такой же взрослый, как и вы.

— Нахал! Не мешало бы тебе, когда будешь заниматься слежкой за людьми, заодно поучиться у них хорошим манерам, — съязвила мисс Селлерс, выбрав со свойственной женщинам в таких случаях быстротой и точностью слабое место в броне противника.

— Хм! От вас им не научишься.

— Тише. Будет вам! — прикрикнула на обоих мисс Мэтфилд и начала убирать свой стол. О мистере Голспи ничего больше сказано не было, но по дороге домой мисс Мэтфилд невольно думала о нем. У нее всегда была с собой какая-нибудь книга, которую она читала в автобусе № 13 во время путешествия в контору и обратно, но тряска, и теснота, и мелькающий свет мешали читать, в особенности на обратном пути в Вест-Хэмпстед. И мисс Мэтфилд уделяла собственным мыслям больше времени, чем мыслям автора. В этот вечер ее до такой степени занимал мистер Голспи, что он вытеснил из ее головы всех и всё. Ей никак не удавалось определить, что он за человек, у нее не оказывалось для него готового ярлыка и полочки, и это ей было досадно: ибо она любила отдавать себе ясный отчет в своих чувствах к другим, иметь о них вполне определенное мнение и «отделываться» от человека готовой фразой. Мистер Голспи разговаривал с ней каждый день, хотя бы всего две-три минуты, давал ей работу: естественно, что ей хотелось поскорее уяснить себе свое к нему отношение. Мужчина, толстокожий и ко всему лениво-равнодушный, способен годами работать с разными людьми, не зная и ничего не желая знать о них, но мисс Мэтфилд не признавала шаблонного разделения всех на «начальство» и «сослуживцев». В разговорах, которые вели между собой девушки в клубе, все мужчины, диктовавшие им письма в конторах, фигурировали в качестве сильных и ярких личностей, либо комических, либо чудовищных злодеев, либо достойных поклонения героев. Женская склонность к романтике, замерзавшая в дневные часы, которые они проводили за пишущими машинками, оттаивала и находила себе выход в этом сгущении красок. В то время как они сидели с блокнотами или за машинками на жестких конторских стульях, за маской скромно опущенных глаз и постных лиц бурлили и пели все те романтические и комические легенды, которые потом, вечером, рассказывались в столовой, в гостиной, в тесных спаленках общежития при женском клубе. Таким образом, нужно было что-нибудь придумать и относительно мистера Голспи, который, как отлично понимала мисс Мэтфилд, для большинства девушек был бы просто находкой, кладом, неисчерпаемой темой для разговоров. Пока он сходил только за «чудака», но это никуда не годилось. Через какие-нибудь два дня это перестало удовлетворять и самое мисс Мэтфилд.