Улица генералов: Попытка мемуаров

Ее съемки были на «Мосфильме», и я тоже тогда работал на «Мосфильме», точнее, не на «Мосфильме», а в организации, которая помещалась в здании «Мосфильма», — я был старшим редактором сатирического журнала «Фитиль». Поэтому довольно часто мы вместе ехали с «Мосфильма» в ее гостиницу — а она жила в гостинице «Советская». Как-то раз мы договорились, что я после работы к ней подъеду, а она приедет раньше, когда съемки кончатся. Я к ней поднимаюсь в номер, и она говорит: «Толь, ты знаешь, давай сегодня никуда не пойдем. Я понимаю, что ты меня все время водишь по каким-то интересным местам, но сегодня я устала. Давай спустимся в ресторан и тихо поужинаем». Я говорю: «Давай». — «Я даже переодеваться не буду, вот как приехала с „Мосфильма“ в брючном костюме, так и пойдем». Я говорю: «Давай». Мы спускаемся (думаю, весь персонал гостиницы знал, что у них живет Марина Влади), идем в ресторан, нам преграждает путь швейцар и сурово говорит: «В брюках нельзя». Марина шалеет. Я говорю: «Немедленно метрдотеля». — «Метрдотель вам не поможет, в брюках нельзя». Я повторяю: «Немедленно метрдотеля». Ну, я знаю, как с ними разговаривать. Зовут метрдотеля. Выходит метрдотель, мрачно смотрит на Марину и рубит: «В брюках нельзя». Я говорю: «А вы знаете кто…» — «Да, прекрасно знаю Марину Влади. В брюках нельзя. В брюках в ресторан нельзя». Я тогда вынимаю свое удостоверение старшего редактора сатирического кино-журнала «Фитиль», которым бессменно руководил товарищ Михалков. А Михалков был очень хитрый товарищ, он сделал такие удостоверения своим работникам, в которых было написано, что обладатель сего удостоверения имеет право на то и на это, входить куда угодно, заниматься расследованием — в общем, все права, кроме одного — права расстрела на месте. Я показываю ему вот это свое удостоверение. Он читает его, меняет тон, отводит меня в сторону и говорит: «Ну, я понимаю, что Марина, вы что, думаете, мы ее не знаем? Но поймите, сегодня вышло постановление Моссовета — в брюках запрещено в ресторан. Через месяц, как у нас бывает, все забудут про это постановление, но сегодня первый день, вы понимаете? Да меня тут же с работы снимут! Ну уговорите Марину подняться, переодеться. Мы с удовольствием ее обслужим».

Мы поднялись на лифте в ее номер, и я повторил Марине слова метрдотеля. С Мариной была истерика, просто дикая истерика. Правда, она не каталась по полу, но орала: «Как ты можешь жить в этом фашистском государстве? Фашистские законы! Фашистские запреты!» Поливала советскую власть со страшной силой. Что не помешало ей оставаться в Обществе франко-советской дружбы. Впрочем, думаю, что и тут все не так просто. Убежден, что жизнь с Высоцким ей на многое раскрыла глаза. И Марина справедливо полагала: сам факт, что Высоцкий женат не на какой-то иностранке, пусть и знаменитой, а на сопредседателе Общества франко-советской дружбы, помогает ему получать в Москве заграничный паспорт. И мне кажется, что у Марины на всю жизнь сохранилась дружеская приязнь к «этим сумасшедшим русским» (так назывался французский документальный фильм о русских актерах, художниках и поэтах).

…Из Вашингтона в панике звонит Аксенов: «У Андрея Тарковского рак. Он в крайне тяжелом состоянии. Свяжись с Мариной Влади, пусть она скажет своему профессору Шварценбергу, чтоб тот положил Тарковского к себе в клинику». Позвонил Жора Владимов из Германии: «У тебя же с Мариной были особые отношения (вот она, людская молва!) — уговори ее помочь Тарковскому». Звонили из Швеции, Израиля и Нью-Йорка: «Вся надежда на лучшего онколога мира, профессора Шварценберга. Найди Марину!»

Несколько дней подряд телефон Марины тупо отзывался длинными гудками. Наконец поздно вечером ответил незнакомый низкий мужской голос: «Марина в отъезде. Если что-то срочное, могу ей передать». Я представился, сказал, что да, срочно, сказал, что говорю от имени всей русской эмиграции, изложил просьбу. На том конце провода терпеливо выслушали мою не очень складную французскую тираду, и низкий мужской голос произнес: «Я профессор Леон Шварценберг. Месье Тарковский находится у меня в госпитале. Делаем все возможное».

СОВСЕМ ЗАБЫТЫЙ СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

Студенческий контингент Литературного института можно было разделить на две категории. Приблизительно, конечно. Это гении, признанные и непризнанные, которые вели себя соответственно гениям, всячески старались обратить на себя внимание, — и бездарности, которые очень быстро поняли, что они бездарности, и заняли воинственную позицию на идеологическом фронте. Они разоблачали, выискивали идеологических врагов, они вели правильную линию, то есть тоже делали карьеру, как говорится, набирали очки на будущее. Между этими двумя категориями особняком стоял Юра Казаков. Он мало говорил, только все чувствовали его внимательный, такой пронизывающий взгляд, и около него все время было какое-то силовое поле. Особое место было подтверждено на семинарах его рассказами, и Казакова не трогали ни гении, ни бездарности.