Улица Яффо

– Мы встретились в Бейруте. И обнаружили, что наши родители знакомы. Его отец торговал на рынке Кармель в Тель-Авиве. Он говорил на иврите, многие из его клиентов были евреями. Его семья бежала из Яффы тогда же, когда и мы, в мае сорок восьмого. Мы тогда оба были детьми. Может быть, даже видели друг друга в суматохе в порту. Это была воля случая, кто в какую лодку попал. Он оказался в Газе. Потом встретил Арафата, и остальное – уже история.

Амаль встала и позвала Элиаса, который, стоя на коленях, самозабвенно фотографировал что-то – ящериц или камни.

– Я бы хотел как-нибудь с ним встретиться, – сказал Мориц.

Амаль не ответила.

– Почему нет? – продолжил Мориц.

– Они не знают, что я вижусь с тобой наедине. Иначе следили бы за тобой. Проверяли бы мою личную жизнь. Мы все немного параноики, знаешь ли. А сейчас и вовсе нервы на пределе.

– Почему?

– В штабе завелся шпион. По крайней мере, мы так думаем.

Мориц сразу же вспомнил о слепках с ключей. Может, кто-то уже побывал там? Или он сам допустил ошибку?

– А если его обнаружат?

– Тогда мы устраним его.

Она сказала «мы», а не «они». И глазом не моргнув.

Нет, Амаль никогда не предаст свой народ.

* * *

Они вернулись к машине, припаркованной рядом с раскопками, – она словно попала сюда из другого мира. Пыль на обуви, ступающей по траве, целлофановые пакеты, застрявшие в колючем кустарнике, а внизу – остатки мозаики. Говорят, что римляне прошли плугом по разрушенному финикийскому городу. И построили на руинах новый римский город.

– Ты снимешь этот дом? – спросила Амаль, прощаясь.

– Не знаю.

* * *

Они примеряли дома, как одежду. Вилла в Ла-Гулет. Ветхий дворец в медине, облюбованный голубями. Соседи принимали их за пару с ребенком. При каждом прощании накатывал страх, что это в последний раз, и тут назначалась следующая встреча. Но они не сближались. Причем это скорее он пытался удержать дистанцию, а не она. Он избегал окончательности, отодвигал невозможное решение. Амаль расценивала его сдержанность как порядочность. Ей это нравилось.

– С тобой я чувствую себя свободной, – сказала она однажды.

И еще:

– Ты отличаешься от других мужчин. С тобой все так нормально.

Ее слова его поразили. Он ведь не прикладывал никаких усилий. И не делал ничего специального, чтобы ей нравилась его компания. Он просто был самим собой.

В фальшивой коже.

* * *

Амаль пригласила его остаться на ужин. Стоял знойный августовский вечер без надежды на прохладу. Центральные улицы отдавали накопленный за день жар. Окна стояли нараспашку; Мориц наблюдал за руками Амаль. Она счистила с апельсина кожуру, затем аккуратно разломала мякоть, нарезала ее и полила оливковым маслом, смешанным с корицей, солью и перцем. Нарезала мяту и финики, подсушила лаваш на плите. Элиас накрыл стол в гостиной. Амаль открыла вино и поставила пластинку. Франсис Кабрель. Je l’aime à mourir. «Я люблю его до смерти». Его взгляд запутался в ее волосах, он вспомнил о Ясмине и подумал – интересно, что она сейчас делает. Может, стоит в ночной рубашке на балконе, глядя вниз на улицу Яффо, как на реку, которая омывает ее мечты и уносит их прочь.

Мориц слишком много выпил. Элиас, положив голову ему на колени, читал комикс про Человека-паука, пока не заснул. Мориц вытер пот у него со лба, а Амаль вынула журнал из рук сына. Было сказано все и ничего. Мориц поднял Элиаса, отнес в его комнату и уложил в постель. На стене висели портреты футболистов, вырванные из журналов. Сократес, Марадона, Румменигге. И карта родины, которую Элиас никогда не видел. Все места были подписаны по-арабски. Мориц узнал Хайфу. Яффу. И сотни деревень, названия которых он никогда не слышал. Потому что их больше не существовало, они заросли лесами тишины. Но здесь, в этой комнате, они существовали.

Взгляд Морица упал на стол у окна. Кожаный ранец. Голоса с улицы звучали в темноте эхом тех ночей, когда он сидел у постели Жоэль и пел ей перед сном. Слова на иврите, мелодии с улицы Яффо. Только когда в комнату вошла Амаль, иврит сменился арабским.

Я слишком много выпил, подумал он.

Она встала рядом, положила руку ему на спину. Неожиданное ощущение защищенности передалось от ее ладони его телу, растеклось теплой дрожью.

Он закрыл глаза.

Мориц не мог сказать, будто он что-то сделал. Скорее, позволил случиться. Это было неизбежно, как волна, которая медленно накатила на него, обняла и приподняла.