Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени

— Тьфу, дура! — плевались те с досадой. Или остановит ее патруль, когда она возвращается из прибрежных зарослей:

— Э, баба, покажи бидон!

Она протягивает бидон, до краев наполненный молоком. Солдаты довольно улыбаются:

— Лаби, лаби![17]

Не встречалась, значит, эта латышка с «бандитами», не поила их молоком.

А простодушная с виду Марта, хорошо изучив повадки карателей, специально надаивала полный бидон молока, когда уходила с хутора на условленную встречу с партизанами. Обеспечивала, так сказать, себе алиби.

К сожалению. Марта Реблис никого из партизан по фамилии вспомнить не смогла. Да и не знала она, скорее всего, никаких фамилий. Только имена: Ваня, Жора, Саша...

Из города Даугавпилса, где прошла моя комсомольская юность, где я прожил бурные последние предвоенные годы, снова названиваю в Ригу:

— Не вернулся с курорта товарищ Кадаковский?

— Нет. И не скоро еще вернется. Недели через две звоните, не раньше.

Ну, все пропало! Через день мне уезжать на Алтай. «Что такое не везет и как с ним бороться?»...

Без тени надежды, совершенно машинально спрашиваю:

— Скажите, пожалуйста, где он отдыхает? Как будто мне теперь не все равно: на Кавказе или в Крыму?

И вдруг слышу в ответ:

— В санатории «Межциемс».

А это совсем рядом, у меня под боком! Ровно в шести километрах от Даугавпилса.

Вот как в жизни бывает! А критики иногда ставят мне в упрек приверженность к острым сюжетным поворотам...

В тот же день договариваюсь по телефону о встрече.

И вот я уже в палате санатория, где проводит свой отдых Игнат Игнатьевич Кадаковский, бывший комиссар партизанского отряда Антона Поча.

Представляюсь, Крупный грузноватый мужчина, внимательно вглядываясь, предлагает сесть, усаживается сам. Писатель с Алтая? Причем говорит по-латышски?.. Он явно озадачен.

— Не встречался ли вам на партизанских стежках-дорожках товарищ с не совсем обычной фамилией — Ассельборн?

— Михаил Иванович? А как же!

Улыбка поразительно преображает лицо моего собеседника. Оно сразу становится намного моложе, в уголки глаз сбегается множество добродушных морщинок, а небольшие голубые глаза лучатся совсем по-детски. Если верно, что лицо — зеркало души, то в этом зеркале отражаются прежде всего большая сердечность и доброта. Трудно представить себе человека с такой улыбкой строчащим из автомата по живой цели. А между тем Игнат Игнатьевич Кадаковский — заслуженный партизан, имеет много наград за храбрость, проявленную в боях.

Теперь мы быстро находим общий язык, и он начинает с увлечением рассказывать.

Ассельборн! Такой человек не может не запомниться. Эта удивительная выдержка, это непоколебимое спокойствие... Людей, подобных Ассельборну, встречаешь не часто.

— Вы, наверное, знаете, что он погиб?

— Конечно. И жалею о нем, пожалуй, больше, чем о ком бы то ни было. Хотя, как вы сами понимаете, смертей пришлось повидать немало. Особенно в те июньские дни... — он мрачнеет. Выгоревшие кустистые брови сдвигаются на переносице.

— Вот как раз те июньские дни, как вы их назвали, меня больше всего и интересуют. Не могли бы вы о них рассказать подробнее?

Игнат Игнатьевич долго и сосредоточенно молчит. Явно вспоминает. Потом начинает говорить. Сухо, сжато, одни только факты. Однако по мере того, как он углубляется в рассказ, природное чувство юмора, проявляясь незаметно для него самого, словно подсвечивает скрытым мягким светом трагические события начала июня 1944 года, и они делаются от этого ощутимее, объемнее, выпуклее.

— Мы стали замечать концентрацию фашистов еще в конце мая. Поинтересовались через своих людей. Выяснилось, что это части линейной гитлеровской дивизии, крепко потрепанной в боях на фронте и снятой с передовой линии. Для маскировки фашисты распускали слухи, что не сегодня-завтра уйдут в Белоруссию на формирование и пополнение. Но это было рассчитано на простаков. Если только кратковременный отдых в пути, то почему сюда же стягиваются полицейские роты из Литвы и Эстонии, а также местные каратели?

Случайность?

Нет, только новичок мог бы поверить в такую случайность. А у нас уже был порядочный опыт. Но все-таки решили не уходить. Почему? Тут ряд причин.

Во-первых, мы уже полностью освоили Рускуловский лес, свободно ориентировались там с закрытыми глазами. Антон Поч был непревзойденным мастером обороны. Кругом мины наставлены всяких типов, всевозможные хитроумные ловушки и обманные приспособления. Вокруг двух-трех мин затяжного действия такое разведем — ну целое тебе непреодолимое минное поле! Нитки, нитки, нитки... А то и вовсе одни нитки, без всяких мин. Но фашистам и этого часто было достаточно. Увидят нитки — и сразу надпись на дощечке: «Ахтунг, минен!» А туда, где такая дощечка прибита, ни один не сунется.