Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени

— Меня привлекает в вас, старший лейтенант, одно качество: умение быстро сходиться с людьми. Поэтому, не скрою, истребовал вас к себе, несмотря на некоторое противодействие в штабных верхах. Работаем так: я даю направление — и вы получаете полную свободу действий. Первый ваш промах я просто не замечаю. Второй — вызываю на ковер, Третий — пожмем друг другу руки и расходимся без всякой обиды.

Скажу сразу: промахов было много. Но на ковре не стоял ни разу. Кроме... Но об этом потом. А вот руки жали друг другу частенько. Подполковник страдал забывчивостью и с каждым сотрудником здоровался, случалось, по нескольку раз за день. Или так полагалось на английский просвещенный манер?

Двинул он меня поначалу по молодежной части. Ну и правильно! Если я и имел кое-какой политический опыт, то прежде всего по этим делам. Недаром же протрубил в буржуазной Латвии несколько лет на подпольной работе в запрещенном Союзе трудовой молодежи, даже в тюрьме успел посидеть. Неплохо разбирался в буржуазных молодежных движениях, приходилось вести в разных формах и нелегальную политическую пропаганду. Ну а в Венгрии после войны развелось более полусотни разного направления молодежных организаций: и правых, и левых, и архилевых, и католических, и протестантских, и скаутских, и просто спортивных, впрочем за каждой такой спортивной организацией обязательно маячил хоть большой, хоть поменьше вопросительный знак.

Я скинул, как было велено, военную форму, получил на складе АХО приличный штатский костюм из трофейных, шляпу (не синюю и не сидящую как колпак), модный в те времена пыльник и пошел шуровать с утра до вечера и с вечера до рассвета — многие молодежные клубы в послевоенной ошалелости работали и до и после полуночи.

Легче и приятнее всего было иметь дело с новыми демократическими организациями. И знакомых по лесам северо-восточной части Венгрии там оказалось немало, и бывших военнопленных-антифашистов, и просто хороших ребят, у которых загорались глаза, когда товарищи говорили им, что вот этот широко улыбающийся молодой человек и есть тот самый «руски литинант».

Я охапками тащил от них все: и серьезные сведения, и обрывки разговоров, и сплетни. Потом, в тиши ночной, тщательно, как мог, сортировал все это добро, отделяя зерна от плевел. А утром докладывал выводы подполковнику. Он нахваливал:

— Ай молодец, ай шустряк! — и добавлял тем же тоном: — И не заметили даже, как они заливают. В одном Будакеси, видишь ли, у них пятьсот членов! Тогда во всем Будапеште не меньше полумиллиона!

Подполковник мягко, безболезненно укладывал на лопатки.

— Съезжу туда сам, товарищ подполковник, сосчитаю по головам.

— Езжайте! Уверен, считать долго не придется. И при случае обязательно покажите этим хвастунишкам, что вы в курсе дела. Так, ненароком. ...Кстати, на вашем месте я бы не слишком афишировал свой венгерский. Ну, где знают, там знают, а вот где появляетесь впервые, пусть находят для разговора с вами своего переводчика. С русского, с немецкого. Это даст вам некоторые дополнительные преимущества. Ведь многие венгры так уверены в непознаваемости своего языка, что нередко, общаясь с чужаками, кое-что да выбалтывают в разговорах между собой.

Подполковник Гуркин и тут был прав. Ухо приходилось держать востро. Обманывали и чужие, обманывали и свои. Чужие вечно что-то скрывали, хитрили, комбинировали, пытаясь как можно ловчее и незаметнее провести этого улыбчивого старшего лейтенанта. Вдруг да удастся при его содействии проникнуть сквозь частокол запретов Контрольной комиссии против всякого рода перевертышей и угнездиться на нераспаханном еще поле народной власти? А свои... Своим хотелось поиграть перед тем же старшим лейтенантом жиденькими еще мускулами: вот, мол, какого влияния в массах мы уже достигли! Пусть доложит в свои верха.

Поэтому еще один козырь в этой пусть и не очень сложной политической игре никак не мог быть лишним.

Подполковник Гуркин никогда не вызывал меня к себе. Он просто не успевал. Я сам любил, может быть, чаще, чем требовалось, заявляться в его огромный кабинет с резными деревянными панелями, бесшумным ковром с толстенным ворсом и картинами известных венгерских художников на стенах — отделение наше занимало родовой особняк именитого венгерско-польского графа, сбежавшего на Запад за день до вступления в Будапешт передовых частей Красной Армии.

Но вот однажды во время обеда — а обедать мы старались, если не мешали неотложные дела, все вместе в одно время в графской столовой, как в доброй семье, — подполковник Гуркин, сидевший во главе стола, спросил меня:

— Вы никуда сейчас не спешите, товарищ старший лейтенант?

Дел у меня всегда было по горло, и он это знал. Но раз спрашивает...

— Нет, срочности особой нет.

— Тогда зайдите ко мне, когда расправитесь с косточками из компота.

И у себя в кабинете, верный своей манере не удлинять разговор необязательным вступлением, сразу спросил:

— Что такое КАЛОТ?

— Католическое общество молодых людей. Центр на площади Кальвина. Председатель — патер Керкаи. Утверждают, что член ордена иезуитов.

Гуркин кивнул и добавил: