Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени

Уж чего они наверняка не ждали, так это моего появления в тот же вечер в клубе КАЛОТа, Улыбчивый патер, правда, отсутствовал. Но редкой красоты зубы Медьяши весь вечер сияли рядом со мной. Он знакомил меня с любым по моему выбору и добросовестно переводил. Один лишь раз Медьяши отступил от программы и, глядя на меня большими честными глазами, сказал по-венгерски выбранному мною собеседнику, значительно постарше мальчиков и девочек, которые занимались кто чем — пинг-понгом, шитьем, веселой болтовней в дружеском кружке:

— Полное внимание: советский офицер! — и продолжал по-немецки: — Я ему сказал: вы наш почетный гость. А это адвокат Керекеш. Наша молодежь иногда получает у него консультации по своим специфическим вопросам.

— Как заработать без подготовки единицу[4] на экзамене?

Керекеш сдержанно рассмеялся. Выправка у него была хоть куда.

— Это они и без консультации умеют, — сказал на чистом немецком и добавил серьезно: — Я консультирую молодых рабочих по вопросам трудового законодательства. Столько новшеств, сам едва успеваю быть в курсе.

Медьяши, не забывая показывать зубы, нервно засучил ногами.

«Почему они так не хотят, чтобы я знал про рабочих? Ведь Венгрия католическая страна, и почему такая организация, как КАЛОТ, не имеет права уделять внимание также и рабочим-католикам?» .

На другой день наша милая секретарша Зоя довольно долго продержала меня утром у двери подполковника Гуркина. Раньше такого не случалось.

Наконец от него вышел какой-то полковник и я, уже порядком перенервничавший, был допущен.

— Доброе утро, — Гуркин, как всегда, вежливо поднялся с кресла, пожал руку. — Садитесь, рассказывайте.

Рассказ мой был короток: хитрят и скрывают. Особенно насчет своих связей с рабочей молодежью.

Я изложил наши беседы почти дословно. Гуркин непривычно долго молчал, покачиваясь на задних ножках кресла.

— Вот только что от меня вышел работник СМЕРШа. Вчера поздно вечером на Керенде[5] опять убили двух наших офицеров. Снайперы с крыши. Одного удалось свалить автоматными очередями. Но ни документов, ни характерных деталей в одежде, вообще ничего примечательного. Полковник приходил посоветоваться. У них косвенные данные насчет КАЛОТа. Косвенные, — подчеркнул он.

— Не знаю, как насчет убийств. Но что-то у них не в порядке.

— Придется снова к ним. Возьмите мою машину, отвезите брошюры. А вечером опять в клуб.

И вновь ослепительные улыбки, и вновь крепкие дружеские рукопожатия. И сам патер Керкаи в клубе. Оказывается, вчера он отсутствовал по причине затяжного богослужения в церкви,

И так почти две недели. Я даже три или четыре раза заходил по приглашению Медьяши на чашечку кофе к нему домой и столько же раз приглашал его к себе.

Я не скрывал, где живу, он знал, где наше учреждение.

Патер Керкаи с извиняющейся улыбкой все время ссылался на сильную занятость пасторскими делами,

А убийства офицеров в Будапеште продолжались. Иногда на Керенде. Иногда на окраинах. Чаще всего злобно, хитро, с предварительной слежкой, с заранее обдуманными путями отхода.

И вот настает день, когда подполковник Гуркин говорит мне:

— Все, старший лейтенант! Вы свое дело сделали. Спасибо. И бегите в свои прогрессивные организации. А то оттуда уже звонки. И тот рулон бумаги отдайте им, так сказать, в качестве материальной компенсации за ваше столь долгое отсутствие.

— А с КАЛОТом что?

— Готовим документы в Контрольную комиссию об его роспуске, Конечно, англичане и американцы будут вякать — не их же убивают. Но доводов и доказательств хватает, Судить будем только тех, кто пойман на месте, а организацию просто запретим. Недели через две-три, пока пройдет через бюрократическую мельницу. А вы больше там не показывайтесь. Если встретитесь на улице — лучшие друзья! И улыбки, и приглашения на чашку кофе. Запрещение исходит не от нас. Это дело других инстанций.

— Так и говорить?

— Так и говорите. А что, разве неправда?

Проходит еще два или три дня, и меня вызывают в советское посольство. К самому послу с замечательной фамилией Пушкин. Он мне нравится, этот человек на большой должности — и приветлив, и обходителен, и мил. А еще больше мне нравится его жена. Пятеро детей — и до чего же обворожительна и красива. Иногда я вижу ее в клубе советской колонии. Правда, редко. Пятеро детей — это не шутка, даже мне, сосунку, ясно.