Улица королевы Вильгельмины

Я выполз по-пластунски из-под теплого одеяла, подхватил висевшее тут же на стуле обмундирование, сапоги и на цыпочках вышел в соседнюю комнату, тихонько прикрыв дверь, чтобы не разбудить спавшую рядом жену. Вчера Зоя решила потренироваться в машинописи, наверстывая упущенное за предыдущие два вечера, когда подполковник Гуркин после концерта в опере угощал в нашей столовой приехавшего из Москвы известного певца Павла Лисициана с его группой. Артисты, возбужденные выпавшим на их долю большим успехом и крепкими венгерскими винами, прекрасно пели, без конца бисировали, исполняли на заказ все новые и новые песни, отпустив нас, своих благодарных слушателей, лишь далеко за полночь.

Вот и пришлось мне сегодня силой отрывать Зою по частям от машинки уже в третьем часу ночи. Был бы грех разбудить ее теперь в такую рань.

А за дверью маленькой комнаты все еще звучали жалобные призывы:

– Господин старший лейтенант, господин старший лейтенант! Ну помогите, пожалуйста!

Я моментально, как по тревоге, оделся и выскочил в холл.

Там стояла плачущая Аннушка:

– Беда, господин старший лейтенант! Спасибо вам! Я уж и не знала к кому обратиться. Все так крепко спят.

– Что случилось, Аннуш?

– Чип!

Так звали маленькую приблудную собачонку без роду и племени, обосновавшуюся у нас во дворе и быстро ставшую всеобщей любимицей за необидчивый игривый нрав. В остальном пользы от нее не было никакой: она вставала по утрам вместе с людьми и отправлялась на покой с наступлением темноты. По ночам не лаяла, спать не мешала, не трогала ни своих, ни чужих – словом, вела себя, по моим понятиям, просто образцово.

– Что с Чипом?

– Собачники! – всхлипнула Аннушка. Приехали на своей дьявольской колеснице, хватают собак по всей округе. Ну и Чип тоже попался им на глаза. Сидит теперь, бедный, в клетке, как арестант, ждет смерти.

– А Пишта?

Официальным попечителем Чипа считался Пишта, парень из оккупированных Венгрией в начале войны районов Чехословакии. Он занимал у нас высокую должность дворника и жил со своей женой Магдой и двумя маленькими детьми в двух крошечных комнатушках во флигеле, примыкавшем к гаражу, с подвалом под ним.

– Собачники его к своей колеснице и близко не подпускают, А один даже треснул бичом по ногам. Ой, скорее, пожалуйста, скорее! Опоздаем, господин старший лейтенант!

Мы выбежали во двор.

На углу улицы стояла громоздкая телега с большой железной клеткой, забитой разномастной собачней. Псы молча жались друг к другу, глядя грустными обреченными глазами на столпившихся вокруг людей, главным образом, полуодетых женщин, выскочивших из домов на выручку своих любимцев. Женщины кричали, ругались, умоляли отпустить «вон того, черного, с завитушками от ушей», совали собачникам деньги. Бритоголовые парни, здоровые, как их битюги, впряженные в телегу, не обращая на женщин никакого внимания, усаживались на передок, явно готовясь отчалить со своим богатым уловом.

– Вот, вот он Чип! – Аннушка опять ударилась в слезы. – Ну выпустите его, ну, пожалуйста. Такой маленький, такой жалкенький!

Бритоголовые лишь плотоядно усмехались.

– Эй, слушай, парень, – вступил в дело я, определив старшего среди двоих. – Вот ту маленькую собачонку, желтенькую с черным пятном на ухе, надо выпустить.

– С какой такой стати? – нагло спросил собачник, и я сразу понял, что совершил тактическую ошибку, заговорив с ним по-венгерски. Надо было по-русски да покруче.

– Это собственность советской комендатуры.

Он расхохотался:

– У нее что, советское удостоверение личности? Давай трогай! – хлопнул он по плечу своего содельника. – Будем тут всякий бред выслушивать! А у кого документы на собак, приходите на улицу Бакатор, пять, уплатите штраф и получите своих собак или, по крайней мере, те килограммы мяса, что от них к тому времени останутся.

И снова расхохотался, явно довольный своей кровожадной шуткой.

Меня словно ударило под дых.

– Ах ты гад!

Задыхаясь, я вскочил на телегу, вырвал засов собачьей передвижной тюрьмы и раздвинул обе тяжелые дверцы.

Разномастная, разнопородная, разнорослая лавина в полной тишине, обдав меня ветерком, пронеслась мимо и моментально растворилась во дворах, в переулках, в переходах между домами.

Все толпившиеся вокруг повозки стояли с раскрытыми ртами. Оба собачника с ненавистью смотрели на меня, готовые разорвать на куски. Старший не выдержал, спрыгнул с передка телеги, схватился за рукоятку бича, бросив одновременно грязное ругательство.

Я положил руку на кобуру.

– Спокойнее, спокойнее, собачье пугало!.. Товарищ боец, а вы что стоите и смотрите, как в кино? – обратился я к часовому у входа в отделение. – Гоните прочь эту нечисть от вверенного вам объекта! Вам что, непонятно, кто перед вами?

Он словно опомнился, приложил к плечу приклад и клацнул затвором.

Бритоголовый вскочил на передок и щелкнул бичом. Опустевшая собачья повозка понеслась вскачь, не разбирая пути, и скрылась за первым же углом.

И тут неожиданно раздались аплодисменты.