Улица милосердия

ПРОТЕСТУЮЩИЕ БЫЛИ НОРМОЙ ЖИЗНИ, ЧАСТЬЮ РУТИНЫ, как пробки или плохая погода. Иногда стоял только один – старикан в бейсболке «Рэд сокс». Клаудия дала ему прозвище Пухляш. Он приходил каждое утро, как добросовестный сотрудник, в пуховике цвета мусорного мешка, а в мае менял его на желтую ветровку. Для Клаудии она была как проклюнувшийся одуванчик, первый шепоток весны.

Поначалу она пыталась с ними разговаривать. У нее не было опыта общения с религиозными людьми, и ее поразило – по-настоящему поразило, – как все разговоры неизбежно сводились к слову божьему. Это было все равно что пытаться доказать что-то упрямому ребенку, который только и делает, что талдычит как попугай: «Потому что мой папа так сказал!» На что любой вменяемый взрослый мог бы ответить:

Он так сказал? Что именно он сказал? Ты уверен, что правильно расслышал?

Или:

Я никогда не видел твоего папу. Ты уверен, что он у тебя есть?

Или:

А его кто-то спрашивал? Серьезно, занимался бы он своими делами.

Ее попытки вступить в рациональную дискуссию обернулись плохо. В первый рабочий день к ней подошел коренастый мужчина в «докерсах» и флисовой куртке, самый неприметно выглядящий человек, какого только можно себе представить.

– Мама, пожалуйста, – сказал он.

Она до сих пор помнит его ритмичный голос: настолько ласковый, что в нем было что-то зловещее. К тому же это был первый раз в ее жизни, когда взрослый незнакомый человек назвал ее «мама», а такое не забудешь.

– Пожалуйста, мама. Господь наш Иисус обращается к тебе. Пожалуйста, не убивай своего ребенка.

По пути туда он заходил в «Старбакс». Она чувствовала запах от его куртки.

– Я здесь работаю, – сказала она.

Его манера тут же переменилась, словно актер вышел из роли. Он смотрел на нее с таким видом, словно наступил в дерьмо.

– Ты делаешь дьявольскую работу, – сказал он.

На что Клаудия ответила: «Ага, мне говорили».

Когда он назвал ее «пиздой» и проклял на вечные адские муки, проклятие ее не смутило – будучи неверующей, она нашла его несколько комичным. Куда тревожнее было личное оскорбление. Не только само слово, но и то, как он его произнес: победоносно, словно выиграл в споре. Для определенного типа мужчин пизда являла собой скрытое оружие: неприметное, портативное, всегда в боевой готовности. Но что это слово значило для гневного незнакомца, который не имел (и скорее всего ни разу не видел) той части тела, которую оно обозначало? Части тела, которую он считал омерзительной, гнуснейшей из возможных для характеризации человека.

Клаудия знала, что это всего лишь слово. В Британии и Ирландии слово «пизда» используется непринужденно, веселья ради, как добродушная поддевка среди приятелей, которые – подумать только – обычно мужского пола. Она узнала об этом несколько лет назад на заре онлайн-знакомств от профессора английской литературы из Тафтса. В шумном пабе в паре кварталов от кампуса он объяснил, что пизда – это синекдоха, фигура речи, в которой часть обозначает целое. («Как несколько голов скота», – любезно пояснил он.) Затем он пустился в рассуждения о синекдохе и метонимии, которые будучи разными вещами, тем не менее были как-то связаны. Эта проповедь заняла некоторое время и потребовала использовать слово пизда несколько раз. Казалось, он не понимал, а может и наоборот, что для женского уха слово пизда – грубое и очень личное оскорбление. Половина человечества в нем низведена до части тела, до одного-единственного назначения. Вот что ты такое. Вот что вы все такое.

Часть, обозначающая целое.

Клаудия не стала объяснять это профессору из Тафтса. Она не хотела произносить это слово и тем более не хотела слышать, как он его произносит. Он был просто чуваком, с которым она познакомилась в интернете. Ее пизда его никак не касалась.

ОНА НАЛИЛА СЕБЕ КОФЕ И СПУСТИЛАСЬ ВНИЗ. Выкрашенная в солнечно-желтый цвет приемная была светлой и жизнерадостной, там стояли удобные кресла, столики со стопками журналов о кулинарии и интерьерах, кое-где были стратегически расставлены коробки с бумажными салфетками. Одна из стен была увешана гигантскими принтами со снимками, которые сын директора сделал во время миссии Корпуса мира: на них улыбающиеся африканские женщины в ярких платьях несли на плечах, спинах и головах разные предметы. Кувшины с водой, корзины с хлебом, фруктами или бельем. Они носили все, что только можно себе представить, кроме младенцев.

В то утро половина кресел была занята: несколько женщин сидели парами, возможно, сестры, соседки или матери с дочерьми; индийская пара в строгих костюмах не отрывалась от телефонов. Парень и девушка студенческого возраста прижимались плечом к плечу и держались за руки. На них были похожие толстовки и треники, словно они пришли прямиком из спортзала.