Улица одностороннего движения

— Вот это — реальный мир. Он существует. Это доказательство. Как юрист, вы должны считаться е доказательствами.

Две, три, четыре, пять минут Пит Инис хладнокровно и старательно все это обдумывал, а психиатр ждал — они всегда ждут.

Потом Пит сказал:

— Наверно, так. Должно быть, вы правы. Надеюсь, мои слова звучат разумно. Телефоны всегда были такие. У меня есть пианино. Моя жена запустила в меня портретом… какой это портрет, детка?

— Портрет Пиппи, мы его снимали прошлым летом, — сказала Мэри.

Пит стиснул зубы.

— Пиппи?

— Наша собака… наш… неужели ты не помнишь?

— Я помню, — сказал он. — НАША СОБАКА ПРИНЦ.

— Все это пройдет, — сказал психиатр. — Травматическая потеря памяти и всякие фантазии. А если долго не пройдет, я бы усиленно рекомендовал вам прибегнуть к психоанализу: сами вы, пожалуй, не можете восстановить в памяти все, что забыли, но специалист сумеет это сделать…

— Убирайтесь, — сказал Пит.

— … и поможет вам войти в колею. — Психиатр поднялся. Я еще навещу вас.

— Не надо. — Пит весь напрягся, ему хотелось вскочить с кровати и закричать. — Выйди и ты, Мэри.

— Пит…

— Пойдемте, миссис Инис, — негромко сказал психиатр. У двери он обернулся. — Вам это, верно, не понравится, мистер Инис, но мне, естественно, придется принять меры предосторожности. В вашем состоянии…

— Я понимаю, — сказал Пит. — Я согласен. Приставьте ко мне стражу. Мне все равно. Только хватит с меня разговоров.

Психиатр вышел. Мэри шагнула следом, уткнувшись носом в платочек.

Пит почувствовал, как по щеке у него поползла слеза. Да, глаза полны слез. И тоска нестерпимая. Стало холодно и страшно. Пит скрипнул зубами.

— Не уходи, Мэри, — позвал он.

Несколько минут они молчали, обнявшись. Мэри прильнула к нему, болели сломанные ребра, а он отчаянно прижимал ее к себе: пусть будет еще больнее. Боль по крайней мере настоящая.

Мэри беззвучно плакала — у нее текло из глаз и из носу, она всегда так плакала, когда бывала действительно несчастна, это была не просто женская уловка. Потом она встала и отошла к окну. Шторы были спущены и закрыты наглухо.

— Может, солнышко нас хоть немного развеселит, — сказала она.

Шторы взлетели вверх.

Пит знал, что он в Нью-йоркской больнице. На десятом этаже. В окно он увидел здание Крайслер на Сорок второй улице, а за ним — Эмпайр стейт билдинг, только вместо бесполезной мачты, к которой ни разу не причалил ни один дирижабль, и телевизионной башни доброй старой четвертой программы Эмпайр был увенчан таким же острым шпилем, как Крайслер.

Пит закричал. Все излилось в этом крике. И еще прежде, чем крик оборвался, дверь распахнулась и к нему подскочил рослый санитар. Мэри упала без чувств.

Через два месяца его отпустили домой.

Вначале Пит всячески протестовал, что его держат точно в тюрьме, но ему сказали: «Закон охраны граждан, вы же знаете».

Он не знал такого закона. А ведь он юрист.

Психиатры были искусные. Они старались изо всех сил. Насколько понял Пит, платило им правительствоопять же Закон охраны граждан. Ну и прекрасно.

Они сделали его приемлемым для общества. Показали ему, где и в чем он неправ. Пачками предъявляли ему доказательства: книги, фотографии, фильмы, подлинные документы и обстоятельства его собственной жизни. В его послужном списке числились три должности, которых он никак не мог вспомнить, упоминались и другие любопытные сведения, например его первый брак с некой особой по имени Джун Мейси…

Когда-то он был помолвлен с девушкой по имени Джун Мейсон.

Ему принесли доказательства и долго его убеждали.

И они его убедили. Доказали ему, что мир, в котором он живет, — вовсе не тот, который, как ему казалось, он знал. Доказали, что все это — плод его воображения.

Что вот здесь у него заторможенная реакция, а вот тут ему чудятся несообразные по времени события. Доказали, что на Эмпайр стейт билдинг испокон веков был шпиль; что ООН уладила конфликт в Корее всего через два месяца после того, как начались военные действия; что Прокофьев — любимый композитор Пита — не умер в 1953 году, а жив и поныне, хоть и прихварывает; что телевидение еще не настолько усовершенствовано, чтобы стать выгодным в коммерческом отношении; что Шекспир не написал никакого «Гамлета»…

Пит читал им наизусть отрывки из «Гамлета». Они очень удивились. Они сказали: «Господи, да у вас талант! Вам надо писать!»

Временами ему казалось, что он и впрямь сойдет с ума. Порой он был убежден, что он уже сумасшедший. А порой не сомневался, что все это — просто какой-то дьявольский заговор целого мира против него, Пита Иниса.

Отчаянное самомнение. Для безумца.

Но Пит, конечно, не безумен… Просто такая у него прихоть, которая тешит его самого и несколько беспокоит психиатров на определенном этапе его болезни.

Никакого Шелли никогда не было на свете. А он декламировал Шелли.

Они говорят: Китс.

Пожалуйста, он декламировал Китса.

«Господи, да у вас талант! Вам надо писать!»

И все-таки они ввели его в колею. Зримая и осязаемая реальность говорила сама за себя, убеждала вернее всяких слов.