Улица отчаяния

Пока я пытался сфокусировать толком глаза и выпутаться из простыней, голубь повторил этот маневр еще трижды. Он влетел в спальню через приоткрытую фрамугу (ведь не духом же святым) и хотел удалиться тем же путем, но неизменно промахивался на несколько сантиметров. Я упал с кровати, повалил колонку, исполнявшую обязанности прикроватного столика, обильно заляпал овчинный коврик какой-то бурой студенистой зюзей, пребывавшей до того в серебристой фольговой посудине, а заодно и залил его водой из стакана. Некоторое время я лежал, взирая на вязкую, медленно расплывающуюся по коврику мерзость и пытаясь понять, что это такое и откуда, а затем заметил в ее составе клочья мяса и пластиковую вилку и различил знакомый запах. Кэрри. Купил, наверное, ночью в какой-нибудь забегаловке.

Голубь еще раз врезался в стекло. «Придурок!» – заорал я и швырнул в него подушкой. Подушка угодила в приоткрытую фрамугу и там застряла; голубь крикнул что-то неразборчивое и заколотился в стекло с еще большим усердием. Я с трудом поднялся на ноги, подошел к окну, волоча за собой так и не распутанную простыню, выдернул подушку из фрамуги и начал махать руками, направляя неразумную птицу на путь истинный, то бишь в открытую щель. Нижняя, основная часть окна вообще не открывалась, так что ничего большего я сделать не мог.

Это было все равно что ловить небольшой пернатый взрыв. Голубь отчаянно заверещал, с лету нагадил мне на постель, долбанулся в стенку и начал бешено циркулировать вокруг люстры; затем спикировал в моем направлении, отвернул в сторону и еще раз попытался вышибить стекло. Я взглянул на загаженную им постель и загаженный мною коврик. Мелькнувшую было мысль выкинуть колонку в окно, чтобы следом улетела и эта мерзкая пернатая тварь, я отвел как негуманную; окно выходило на Винсент-стрит, и мне совсем не хотелось вышибить какому-нибудь прохожему мозги, вне зависимости, есть у него мозги или нет. В конечном итоге я решил оставить все как есть: повезет этому кретину – выберется сам, а нет – пусть ломает себе шею. Мое похмелье напоминало о себе все настойчивее и настойчивее.

Как только я открыл дверь на винтовую лестницу, голубь промелькнул над моей головой и рванул вниз. Я чуть постоял, переводя дыхание, а затем последовал тем же путем.

К тому времени, как я привел себя в состояние, мал-мала пригодное для общения с внешним миром, было уже чуть за полдень. «Грифон», вот куда следовало мне направить свои стопы; если Макканн там, он, возможно, сумеет рассказать мне, что я вчера делал. Мы посидели в «Грифоне», потом ушли, потом… потом в моей памяти зиял провал, серое пятно, наполненное какими-то смутными тенями. Мы собирались где-нибудь поесть, так ведь?.. Вообще-то мы вроде бы направлялись в «Ашоку», но кэрри, но почему я принес кэрри домой, мы же вроде думали перекусить там, на месте… Из всего дальнейшего в моей памяти уцелел один-единственный момент: я брожу в темноте по поразительно пустынному – ни машин, ни людей – шоссе. И все. И почему это все мое тело болит и ноет, где оно набралось всех этих синяков и ссадин?

Я принял душ, а заодно обследовал себя на предмет видимых повреждений. Насчет ободранных ладоней и разбитых костяшек пальцев я уже знал, однако теперь выяснилось, что колени тоже рассажены в кровь, а на левом бедре вызревает здоровенный синяк. Лицо в полном порядке, никаких повреждений – кроме тех, что нанесены мне еще до рождения через все эти гены-хромосомы. Непохоже, чтобы я успел с кем-то подраться (вообще-то я в драки не ввязываюсь, но разбитые костяшки заставляли сильно задуматься).

Мое пальто обнаружилось на клиросе, оно было накинуто на большой самовар. Вся остальная одежда как в воду канула. Откуда-то сверху доносилось тревожное воркование, но высмотреть этого гада среди алебастровой лепнины и темных деревянных балок мне так и не удалось.

В высоком, шестьдесят футов от пола до потолка, помещении стояла жуткая холодина. Но это было дело поправимое, в моем хозяйстве имелся промышленный сушильный аппарат, работавший на парафине и сильно смахивавший на небольшой реактивный двигатель, намертво приваренный к большой железной тачке. Я запустил его и направил горячую струю с расстояния футов в двадцать на старый сундук со всяким тряпьем, чтобы одновременно греться, сушить голову и выкапывать какую-нибудь одежду взамен загадочно пропавшей. По счастью, в сундуке обнаружились даже парные – для разнообразия – кроссовки.

К этому времени я был уже как огурчик. Кофе, апельсиновый сок и бутылка «Айрн-брю» (старого, антидиетического извода) успешно перебороли обезвоживание моего организма, горсть парацетамола повергла головную боль в паническое бегство, а пара таблеток от морской болезни успокоила опасно колыхавшийся желудок, как ворвань – бушующую поверхность океана. И – нет, я отнюдь не был полон решимости повторить, а то и превзойти свои вчерашние алкогольные подвиги, теперь я не такой дурак.