Улица вдоль океана

Вторым его грехом был дом, на который он сейчас навесил тяжелый замок. Нет. Калянто был не против, чтобы люди ставили в домах кровати, стулья и столы и покупали разную посуду. Наоборот, он охотно снаряжал в райцентр вельботы за мебелью для магазина и не раз перед началом сеанса выходил на клубную сцену и говорил народу так: «Почему плохо мебель покупаете? Вы аванс хороший получили, а в магазине один стол уже два года стоит, скоро развалится. Надо купить стол, стулья надо купить. Магазин тоже план имеет, а план надо выполнять». После таких обращений мебель мгновенно разбирали, и Калянто снова снаряжал в райцентр вельбот. Но сам он мебели не покупал. Не потому, что жалел денег, — просто и он, и жена, и сын Андрей любили спать на полу и есть на полу, и не из тарелок, а из деревянного корыта.

Об этом его втором грехе в районе тоже не ведали. От разоблачения спасал замок. Он появлялся на дверях дома за несколько часов, а то и минут до приезда начальства, так что ни один еще начальник не переступил порог его дома и не узрел собственным, оком, что дом пуст, как надутый воздухом нерпичий пузырь.

Но, повесив замок и оградив свой дом от появления Барыгина, Калянто полностью не успокоился. Он не очень-то поверил словам Кима-агитатора, будто Барыгин едет лишь за тем, чтобы провести собрание. Не прознал ли он про случай в седьмой бригаде? Если так, то Калянто всыплют по первое число. Могут и на бюро райкома вытащить. Но откуда бы ему узнать о том, что случилось в седьмой бригаде?

А случилось это в начале апреля, когда дули пурги и тундру прихватил гололед. Да, тогда дули пурги, стеклом затянулись снега, а в стадах начался отел. И он, Калянто, поехал с бухгалтером Чарэ к Кривой Скале, где должны были телиться важенки седьмой бригады.

Калянто всякий раз плевался, вспоминая дорогу к Кривой Скале. Сто километров их гнала в спину пурга, еще сто километров голого скользкого льда, потом тридцать километров глубокого по пояс, снега. До Кривой Скалы они добрались, чуть живы. Потом двое суток бродили по расщелинам и низинам в поисках стада, да так и не нашли. Пришлось ехать дальше, в пятую бригаду — еще двести километров по такой же дороге, но уже без харчей. Три собаки дорогой пали, остальные еле дотянули до яранг. И лишь через две недели, вернувшись в село, Калянто узнал, что в седьмой бригаде погиб почти весь молодняк, а с ним и половина стельных важенок.

Он узнал это от самого бригадира Акачу. Тот бросил стадо и примчался на нартах в село сообщить эту страшную весть.

Когда Акачу вошел в его кабинет, синий от мороза, сгорбленный, постаревший на десять лет, Калянто сразу понял, что случилась беда. Пошатываясь от усталости, Акачу подошел к столу, рухнул на стул и завыл. — «Если мужчина плачет, значит большая беда, — сказал ему Калянто. — Что случилось? Говори».

И Акачу рассказал. Они были совсем близко от Синего Камня, когда налетела пурга, повалила оленей. Как раз тогда и начался отел. Молодняк замерз на льду, заметенный пургой, замерзли важенки, многие не успели отелиться. «Так, — сказал, холодея, Калянто, выслушав сбивчивую речь бригадира. — Почему же ты пошел туда? Разве ты забыл свой маршрут? И разве ты не знал, что Синий Камень — голодное место для оленей?» — «Знал», — тяжко вздохнул Акачу. «Так почему ты пошел к Синему Камню?».

Запинаясь и вздыхая, Акачу стал рассказывать. Пастух Турилькот видел плохой сон, он вызвался погадать на оленьей лопатке и узнать, стоит ли им идти к Кривой Скале. Погадав, они узнали, что надо идти к Синему Камню, иначе их ждет беда.

«Мы тебя снимем с бригадиров. Тебе нельзя доверять стадо», — твердо сказал Калянто. «Да, меня надо снять. Я плохой бригадир», — нагнул голову Акачу и снова зарыдал в голос.

В тот же день две упряжки вышли к Синему Камню. На одних нартах — Акачу, на других — Калянто и бухгалтер Чарэ. Пурга улеглась, свежий весенний снег, задубелый на морозце, прикрыл гололед. В круглом голубом небе весело катилось круглое красное солнце, прогревало спину сквозь кухлянку, обещало близкое таяние снегов и теплое лето впереди. Но ни солнце, ни тепло не радовали Калянто. С каменным лицом ходил он по белой искристой равнине, считал каждый бугорок под снегом: большой — важенка, маленький — трупик олешка. Большой — маленький, большой — маленький…

Вечером всех пастухов с женами позвали в ярангу Акачу. Чара подвел итог: погибло пятьсот шестьдесят оленей. Двести десять важенок и триста пятьдесят оленят. Пастухи сидели как на похоронах.

«Бригадира мы снимем, — сказал Калянто, — Снимем и в район сообщим. Пусть ему в районе суд делают».

И тогда вдруг разом завыли женщины — все до одной, кто был в яранге. Завыли так, что у Калянто заломило в ушах.

Он не выдержал — вышел из яранги, побрел к стаду, лишь бы не слышать надрывного плача. Его догнал бухгалтер, «Зачем будешь в район сообщать? — спросил Чарэ. — В других бригадах отел хороший, пошлем в район общую сводку… Зачем людей обижать? Они сами крепко страдают». Калянто долго думал. Потом сказал: «Пусть будет так. Скажи им, чтоб перестали выть и не болтали языками».