Улицы Магдебурга

Кондитер Беккер подумал, что неплохо бы ему купить новый костюм, потому что тот, в котором он ходит в мэрию и в церковь, не годится, чтобы пригласить Лукрецию прогуляться по бульвару в воскресный день. Что надо присмотреть в салоне Мерца рубашку повеселее и научиться вот так отворачивать рукава. Все-таки когда ты женишься на итальянке, надо хотя бы стараться соответствовать. Лукреция все еще красивее всех женщин, которых он видел в жизни. Кроме, разве что, фрау Мур. Но красивее фрау Мур на всем свете, как известно, только ее муж.

Ханс Беккер подозвал сыновей, открыл бумажник и выдал им по крупной купюре.

– И чтобы до утра я вас дома не видел.

Мальчики переглянулись.

– Да, отец.

Ночь поглотила и кондитерскую, и дом Беккеров, и преподобного Эспозито с его спутником, светлым, как чистый ангел. Ханс Беккер был еще достаточно силен, чтобы не только с легкостью кидать тяжелые противни и сковородки в пекарне, но и чтобы отнести свою жену на руках в спальню. Ну и что, что у них взрослые сыновья, он все еще мужчина. А Лукреция такая красивая, вся огонь, на нее до сих пор мужчины на улицах сворачивают головы, а девушки, которые назначили в кондитерской свидания, стараются усадить своих кавалеров спиной к стойке. Он еще способен дать фору своим молодым парням, с такой-то женой.

В полумраке спальни Лукреция прижалась к мужу и взяла его руку. Большая, крепкая рука, привычная к простой честной работе, к тесту в кадке и рукоятке ручной мельницы для пряностей. Рука, которая с легкостью выхватывает из печи два горячих противня с печеньем и меняет их местами, словно это листы бумаги. Она поцеловала пальцы мужа и вдруг заплакала, пряча лицо на его груди.

– Что ты, – забеспокоился Ханс, заглядывая ей в лицо, – Что случилось?

– У тебя сахар под ногтями, – прошептала Лукреция.

Чашка на столе

Если Отто Шмидт уставал, он наливал рюмку водки. Если Отто Шмидт забывал ее выпить перед ужином, это значило, что он действительно очень устал. И тогда он падал и засыпал.

И вне зависимости от того, насколько усталым был Отто Шмидт, каждый раз, подходя к своему дому со стороны Шаттенштрассе, он поднимал голову и смотрел в окна – горит ли свет, есть ли дома кто-нибудь. Открывая дверь ключом, он улыбался и думал – вот бы сейчас тот, другой, который дома, вышел из кухни, вытирая руки полотенцем, и сказал: «Устал? А я чай завариваю». Или крикнул бы из спальни: «Иди сюда, я еще в постели». Или он стоит на табурете и меняет лампочку, и глядя на запрокинутое лицо Отто, скажет: «Ты вовремя, дай пассатижи, патрон застрял».

Ни единого раза Отто Шмидт не пришел домой, когда там кто-то был. Отто жил один.

И поэтому, поднявшись по лестнице и открывая дверь в квартирный блок, он каждый раз ожидал увидеть кого-то, ждущего его. Незнакомого человека, который скажет «Привет, ну наконец-то». Человека, который знает его, который ему улыбнется, назовет его по имени и скажет, что давно его ждет. Может быть, у него будет с собой дорожная сумка или чемодан. А может быть, когда Отто откроет дверь своим ключом, за дверью будет его квартира, в которой он увидит неопровержимые следы пребывания того, другого человека. Человека, который его ждет.

У Отто Шмидта, конструктора из проектного отдела, было достаточно друзей и девушки его обожали. Ему всегда звонили коллеги, когда оставался билет на футбол или в оперу, его приглашали на вечеринки и с удовольствием звали на праздники. В нем было что-то, что привлекало людей. Но видимо, этого было недостаточно, чтобы кто-то ждал его.

Обаятельный, независимый, всегда знающий, что сказать и когда промолчать, Отто вопреки всей своей самостоятельности был задуман и спроектирован как парный предмет, не имеющий ни малейшего смысла без другой детали. Как болт и гайка становятся бессмысленными друг без друга и не могут быть использованы по отдельности. Большую часть жизни Отто чувствовал себя гайкой, повешенной сумасшедшим экстрасенсом на шерстяную нитку, чтобы раскачивать с умным видом над натальными картами и нести чушь про асцендент Марса в Козероге. То есть использованным не по назначению и униженным этим. Чувство полного единения с реальностью он ощущал, когда разворачивал чертежи. Видимо чертежи прилагались к нему с другой стороны мироздания, как к гайке прилагается гаечный ключ, а к болту отвертка.

Отто поднялся по ступенькам, достал ключи. Света в окнах опять не было. Он открыл блок – никто не стоял в коридоре с дорожной сумкой, и без сумки тоже не было никого. Он повернул ключ в замке и шагнул в пустую квартиру.

– Я дома, дружище, ты как?

Прозвучало совсем не весело. Отто Шмидт закусил воротник пальто и глухо, утробно завыл, сползая по стене. Он чувствовал, что его ресурс не бесконечен. Еще немного, и резьба сорвется, делая его непригодным для заданной функции. Испорченные гайки не используют, и не хранят в коробках. Их отдают экстрасенсам и шарлатанам, чтобы те подвешивали их на тонкие нитки и раскачивали над снимками давно мертвых людей, продавая доверчивым клиентам ложные надежды.