Ультиматум

Чтобы внести ясность, Манштейн запросил в штабах 8-й и 1-й танковой армий о том, где находятся командующие. Ответ, которого не пришлось долго ждать, успокоил фельдмаршала: генерал-лейтенант Либ (в сухой офицерской форме с чужого плеча) вместе с Дегрелем и очень небольшой группой прорвавшихся находился у генерала Брайтса. А Штеммерман, по-видимому, погиб.

Шульце-Бютгер обратил внимание Манштейна на то, что во всех донесениях, какие поступали к ним, словно нарочно замалчивались данные о количестве прорвавшихся войск. Манштейн потребовал от Хубе и Вёлера точных данных. Однако ни тот ни другой не спешили с ответом. А тем временем поступило донесение о новых успехах советских войск. С беспокойством смотрел Манштейн на карту, на которую Шульце-Бютгер наносил новую обстановку. А когда наконец прибыли сведения от Хубе и Вёлера, нервозность фельдмаршала достигла предела. Было сообщено, что пробиться, собственно, удалось лишь небольшой группе генералов и штабных офицеров.

Сам Шульце-Бютгер расценил это как некоторое приукрашивание неуспеха.

— Господин генерал-фельдмаршал, — продолжал докладывать начальник оперативного отдела, — если это истина, что «подразделения», пробивавшиеся из котла, действительно пробились, то подозрительно, что ни в одном донесении не указаны наименование и номер части. Видимо, это уже не части и подразделения, а всего лишь небольшие группы!

Шульце-Бютгер напомнил фельдмаршалу, что в середине января ему, как и генералу Маттенклоту, было сделано предостережение о необходимости удержать днепровскую дугу любой ценой. Манштейну в ставке фюрера было сказано, что этот участок чрезвычайно опасен и труден.

Еще вчера Шульце-Бютгер был для Манштейна очень важной фигурой, а сейчас он сразу же стал для него чем-то ненужным. Та беспощадность, с которой он докладывал командующему обстановку, была для него чем-то новым.

Манштейн мысленно запрещал себе высказывать окончательные приговоры, стараясь спрятаться за приказы Гитлера. В конце концов, он объяснил, что если здесь идет речь только о прорыве небольшой части сил шести попавших в котел дивизий, то эту операцию все равно можно рассматривать не как чистое поражение, а всего лишь как потерянную победу.

— Там были окружены десять дивизий, господин фельдмаршал, — поправил Шульце-Бютгер, — а не шесть! Меня заинтересовало ваше выражение «потерянная победа». Что это такое?

— Это такое положение, когда в конце сражения все козыри все же остаются в наших руках.

— А затем будут биты противником, — ехидно заметил подполковник. — Фельдмаршал, даже если бы сюда пробились все, кто остался в живых от восьмидесяти тысяч человек, то и тогда на фронте группы армий образовалась бы огромная брешь.

— Но вы забыли о войсках, сосредоточенных нами на внутренних флангах первой танковой и восьмой армий для деблокирования группы Штеммермана.

— А что от них осталось? И почему, собственно, обе эти группы пришлось срочно укреплять? — Чем больше Шульце-Бютгер говорил о случившейся катастрофе, тем сильнее становилось его беспокойство. — К потерям этого сражения следует отнести не только группу Штеммермана, но и потери деблокирующих войск! Кого мы, собственно, пытаемся обмануть?

— Подполковник, — начал Манштейн, делая ударение на каждом слоге, — умерьте свой пыл! Тот не заслуживает доверия командования, кто в минуту грозной опасности говорит о поражении!

Шульце-Бютгер мигом оценил эту угрозу и сразу же замолчал. Перед ним как-никак стоял один из преданнейших полководцев фюрера, наставлять которого на истинный путь — бесполезное дело.

* * *

Эта ночь была для уполномоченных Национального комитета «Свободная Германия» самой ужасной из всех. Все окопные говорящие установки, расставленные по всему участку, молчали. Прекратился и довольно активный до сих пор взаимный обмен радиограммами с радистами Штеммермана. Разрозненные группы окруженных солдат уже не слушали их передач с воззваниями.

Не желая больше играть со смертью, солдаты сделали то, что еще могли сделать: потянулись на пункты приема военнопленных. Теперь они могли поговорить со своими соотечественниками, ранее их сдавшимися в плен.

На пункте приема военнопленных с раннего утра у ворот стояли Тельген и капитан Хадерман.

— Ах, господин капитан, мы больше не могли терпеть! — говорил Хадерману обер-ефрейтор с ввалившимися щеками. — Вот уже целый год, как мы только и делаем, что отступаем да отступаем… От Кавказа, от Дона, через Ростов и Сталино, через Белгород и Харьков, через Днепр. Через что же еще?.. Тащились, тащились, чтобы снова попасть в очередное дерьмо, а тут еще этот котел. Это уже выше наших сил!

— От нашей роты еще на прошлой неделе осталось всего тридцать человек. Командовал ею сначала фельдфебель, а потом унтер-офицер… — объяснил пленный помоложе.

— А нашу дивизию слили с остатками двух других, но и тогда она оказалась укомплектованной только наполовину, — с горечью заметил третий.

Все пленные, как один, жаловались на бессмысленность борьбы и ненужные жертвы.