ULTRAмарин

Холодная «котлета» в банковской упаковке плохо гнется, торчит в кармане, как гвоздь, ее видно алчущим чужого добра, а в нашем случае под резиночкой ее можно сложить пополам – и все. Можно по дороге и пересчитать, поласкать пальцами, потеребить, как молодой сосок. А запах! В упаковке нет запаха, а тут… Не родились еще такие парфюмеры, которые изобрели бы более пьянящий запах унисекс. От него балдеют все…

Когда деньги кончаются, резинки можно накрутить на палец, и они напомнят обладателю, что еще недавно были натянуты на зеленые кирпичики.

Конечно, из них не свяжешь канат, который вынесет на поверхность после крушения, но веревку, чтобы удавиться, видимо, можно.

Сейчас, в эпоху электронных расчетов и пресных пластиковых карт, что-то ушло. Меньше реальных денег, но аптечная резинка должна остаться как свидетельство романтического кровавого времени, когда она связывала судьбы людей стальными канатами наживы.

Маленькое круглое резиновое колечко! Сколько горя и радости ты принесло, сколько людей не пролезло сквозь тебя – несметное количество!..

Катится по Руси резиновое колечко. Куда оно катится? Бог его знает. Стоят мужики на дороге, как и в прежние времена, и думают…

Стаканы и рюмки

Они стоят в кухонном шкафчике у хозяина и ждут, ждут, когда он их вызволит из темного плена, нальет в них что-нибудь и приложит к губам хотя бы на время.

Стаканы всегда немножко давят рюмочки размером и широтой, иногда грозно позвякивают в их сторону.

Рюмки более изящны, у них есть талия и всего одна ножка, но они не чувствуют себя инвалидами – наоборот, их миниатюрность и грация позволяют не отвечать на хамское дребезжание носорогообразных стаканов.

Раньше хозяин больше любил стаканы. Он нервно хватал первый и сразу, одним залпом, жестко прильнув, опрокидывал в себя. Потом брал полный до краев второй и так же залпировал емкость одним махом, после чего падал лицом на стол. Иногда и стакан падал, но из-за своей толстой и грубой структуры не разбивался, катался по полу, брошенный. Бесчувственная тара даже не понимала, что убивает его, не протестовала против такой безжалостной эксплуатации, рюмки негодовали.

Когда стакан ставили в шкаф после пьянки, иногда даже не помыв, он еще долго хвалился, что был в руках у хозяина и они славно поговорили. Все это было вранье, рюмки слышали, что хозяин ругал кого-то. Но разве это разговор – ни тонкости, ни диалога.

Все изменилось, когда появилась она, другие напитки – другая посуда.

Рюмки стали дольше бывать за столом, их чаще держали в руках, они грелись на этом костре сплетенных рук. Иногда их даже забывали в длинных разговорах, и они оставались наполненными до утра. Теперь их всегда мыли нежные руки, аккуратно и бережно. Они возвращались в шкаф, гордые и сияющие, стаканы грозно дребезжали, забытые и пустые. Послестаканная жизнь очень нравилась рюмочкам, да и хозяину тоже.

Дошло до того, что осенью решили собрать гостей по какому-то важному поводу, даже постелили на стол скатерть, и рюмки стояли на белоснежной ткани своими хрупкими ножками и купались в лучах нового абажура, занявшего место одинокой пыльной лампочки.

Вечер был прелестным, рюмочки летали, в них журчало что-то сладкое и незнакомое, что-то яркое, с других берегов. У них даже закружилась голова, когда начались танцы, одна упала от избытка чувств, переполненная новым напитком, но не разбилась, ее сберег шелковый шарф, сползший с плеча нового наряда будущей хозяйки.

Ее, не разбившуюся на счастье, взяли с собой в спальню, где она провела всю ночь на столике у кровати. Она все видела, и в шкафу еще долго об этом говорили шепотом, пока наглые стаканы все не опошлили, тряся своими жирными немытыми боками и звякая гадко.

Стаканы, одним словом, – ни тонкости, ни изящества. «Тара есть тара, что ни налей в нее, все равно мочой станет!» – так гневно утверждали рюмки, глядя в их пыльный угол.

Потом она пропала. Хозяин искал ее и не нашел, все кончилось. Теперь на его столе гуляют только стаканы. Целыми сутками они убивают хозяина своим отвратительным содержимым, даже на ночь не возвращаясь в шкаф. Они все время при деле. Стаканы победили. Дураки, они не понимают, что скоро их вынесут, как мусор, новые хозяева.

Рюмки безмолвствуют, робко надеясь, что еще понадобятся…

Старое потертое портмоне и дипломат

Я кошельков не ношу, лопатники тоже не жалую, борсетки презираю, а портфели считаю очень буржуазными и в руки их не беру. Деньги, когда они водились, всегда держал в карманах, ближе к телу, так казалось надежнее, хотя больше, чем сам, никто не украдет. Нелюбовь к кожгалантерее гнездилась в самом детстве – сначала ранец, а потом школьный портфель прижимали к земле, наваливались своим бессмысленным грузом и не давали воспарить в небо. Единственное, что из этих предметов осталось в памяти, – старое потертое портмоне из кожзаменителя и чемоданчик типа дипломат, подаренные папой в девятом классе. Он купил себе новые, а старые отдал мне, признав меня таким образом совершеннолетним.