ULTRAмарин

Он записал в список дочь, которую оставил в десять лет ради неземной любви к новой жене. Много было всякого – ревность, слезы и обиды двух дорогих сердцу женщин, не желающих его делить. Много утекло воды и слез, но, слава Богу, сейчас они дружат, как подруги, и у них больше общих интересов, чем с Сергеевым.

Сергеев никогда не вмешивался в личную жизнь своих детей, не считал себя мудрым по праву отца – возраст и ум не всегда взаимосвязаны. Когда ему было десять лет, он уверенно считал себя умнее директора школы и старшего пионервожатого Валеры. Пионервожатый через много лет стал секретарем горкома, но умнее не сделался, а себя Сергеев дураком не считал, хотя жил с окладом сто двадцать рублей и жалкой должностью старшего инженера. Директору школы дали звание «Заслуженный учитель», но она от этого не поумнела, а Валера потом сдох под забором, не выдержав крушения коммунистических идеалов и пагубной наследственной страсти к огненным жидкостям.

Детей своих Сергеев уму-разуму не учил, он их совсем не учил, его бы воля – он бы и в школу их не водил, зачем лишнее расстройство в юном возрасте? В образование из-под палки он не верил, не было в жизни случая, чтобы он пожалел об отсутствии знаний, недополученных в системе образования. Если захочешь – узнаешь, если нет – спокойнее будет.

Из-за учебы у него самого были одни проблемы.

В школе он с четвертого по седьмой класс боролся с классной. Эта сука ненавидела его за бархатные шорты, отдельную квартиру и споры о роли пионеров-героев. Сергеев возмутился на уроке по поводу использования малолетних детей в боевых действиях. Где были взрослые, что они делали? Дети не должны отвечать за просчеты власти (он читал в это время книжку о Гуле Королевой, девочке, погибшей на войне).

Маму вызвали в школу и сказали: «Да, сейчас оттепель, мы осуждаем Сталина за ошибки, но пусть ваш мальчик закроет рот». Мама плакала, папин взгляд вызвал у него мороз по коже, и Сергеев засунул свое мнение надолго, до сегодняшнего дня – в России по-другому не выживешь.

Еще раз он пожалел о том, что чего-то не умеет, когда в первый раз в пятнадцать лет влюбился. Девушка пригласила его на каток, он не умел, но пошел, стоял у бортика и смотрел, как она катается. Когда какой-то мальчик взял ее за руку и они поехали по кругу, его отчаянию не было предела.

Зима скоро закончилась, а осенью он полюбил другую, и она на каток не ходила.

Дети сами выбирали секции, книги и пары для совместной жизни, он не вмешивался.

Когда он сам первый раз женился, родители ничего не сказали по поводу его выбора, хотя и не одобрили его. Они промолчали, а надо было сказать – спать можно с кем угодно, но остаются дети, и они не понимают, чем мама нехороша горячо любимому папе, который не живет с ними.

«Сказали бы твердо тогда „Не делай этого“, было бы лучше, а может, и хуже, никто не знает» – так думал Сергеев, заполняя приглашение дочери и ее семье с двумя внучками, живущими в чужой стране. Он редко их видел, любил заочно. С детьми надо жить, тогда они становятся твоей частью, на расстоянии любви не бывает.

Он задал себе вопрос: а кого он действительно любит после смерти родителей, без кого он не сможет прожить, кого не сможет от себя оторвать? Пролистав свои увлечения и прошлые страсти, он понял, что только дочь, подрастающую девушку, которая скоро перестанет в нем нуждаться.

Он не водил ее в парк собирать осенние листья, не проверял дневник, пытался иногда залезть в ее компьютер, где она сутками писала каким-то людям длинные письма. Он очень за нее боялся, начинал пить за столом только после того, как ему докладывали, что она дома.

Он любил ее до безумия, всегда, в любом состоянии заходил в комнату, где она спала, говорил ей всякие глупости от помутнения разума, заранее сходил с ума, преждевременно страшась момента, когда она начнет свою взрослую жизнь. Каждый раз, когда он выходил из дома, она вылетала из своей комнаты и говорила ему одну фразу: «Папа, я тебя люблю». Он умирал каждый раз и удивлялся – откуда у нее эти слова, естественные и простые?

В его семье никто таких слов не говорил, не принято было, но любовь была. Ее стеснялись, никто ни с кем не прощался, не целовал – не заведено было, а жаль.

Она редко заходила в его комнату. Если это случалось, Сергеев пытался тупо шутить, замирая от радости. Они переглядывались, давали друг другу сигнал «свой-чужой», сверяли ориентиры и расходились, чтобы не сжечь друг друга на близком расстоянии.

Она ничего не читала, слушала свою музыку, которую Сергеев ненавидел, с ужимками и хохотом говорила по телефону с какими-то людьми – он не встревал. Оба были левшами, леворукий мир совсем особый, нечто инопланетное есть в этой группе землян, и их не надо переучивать, ломать под себя – это бесполезно.

Закончив с семьей, Сергеев перешел к попутчикам, решил идти хронологически.