ULTRAмарин

Они очень не любили, когда помеченная ими территория поганилась посторонними. Сергееву хотелось превратиться в камень, в беседку на детской площадке, он зажмурился, как всегда, но они не исчезли, он представил, как бьют его нетренированное тело, и онемел окончательно.

Член правящей партии Катя отступать не собиралась, она призвала их к порядку, взяла Сергеева за руку и повела к себе, представив его своим мужем.

В темной прихожей Катиного логова хищник Сергеев как-то сник, напряжение от встречи во дворе убило нарастающее чувство, он сбежал из нехорошего района и только дома под семейным одеялом понял, что адюльтер – смертный грех и Бог не фраер, он все видит.

Катя состарилась на обломках Советского Союза, так и не узнав плотской любви, теперь она живет в монастыре и молится с прежней неистовостью.

Почему-то после Кати возник Милявский. Они служили вместе в Советской Армии в далеком Закавказском округе, дружить они не дружили, совсем наоборот.

Сергеев работал в штабе писарем и считался белой костью, Милявский должности не достиг и был на грязных работах – пойди принеси.

Он был настоящий московский интеллигент, толстый, с брезгливо оттопыренной губой, всегда в свободное время читал журнал «Театр», где была его заметка о Сахалинском детском театре, где он разнес в пух и прах режиссерское решение спектакля по книге «Витя Малеев в школе и дома».

Актриса, играющая Витю, ему не дала, и он оторвался, переполненный гормонами, на режиссере, хотя тот его поил коньяком и водил два раза в ресторан.

Сергеев с ним не общался, Милявский презирал его за должность и близость к власти – как художник, он считал, что ее надо сторониться. Он мыл пол в штабе и даже в кабинете писаря Сергеева, так природа захотела.

Однажды к Милявскому приехала жена, он пришел к Сергееву за увольнительной. Сергеев не отказал земляку, даже денег не взял, но в конце по-солдатски грубо пошутил про то, что Милявский сделает с супругой после долгой разлуки. Милявский не разговаривал с ним до дембеля, и Сергееву долгие годы было перед ним неудобно.

В Москве они не виделись, но Сергеев слышал, что тот поднялся по линии культуры и даже чем-то руководит.

Они встретились на дне рождения уважаемого человека, и Сергеев решил снять с души грех, томивший его двадцать пять лет. Он подошел, напомнил ратную службу и извинился за прошлую обиду.

Этот мудак сделал вид, что ничего не помнит, хотя следов амнезии на его жирной морде не было. Сергеев очень огорчился из-за своей сверхчувствительности. Он нес крест вины четверть века, а эта свинья даже не вспомнила его в роковые 70-е.

Тогда он понял, что винить себя за прошлое не надо, если никого не убил. Ты мучишься невольным грехом молодости или брошенным невпопад словом, жалишь себя во все места, а людям твои страдания совершенно параллельны.

Дело со списком пошло веселее, когда он перешел к приятным людям, которыми обрастаешь, как старый баркас ракушками. Ходу они не мешают, с ними, слава Богу, не пришлось ничего делить – ни женщин, ни деньги, ни работу. Объединяли их только встречи на многочисленных праздниках. За последние двадцать лет никто из них еще не умер, не пригласить их было бы неудобно – искренние, симпатичные люди, разного ума и достатка, но, как говорят в таких случаях, он наш, близкий и не важно, что он глуп и врет чаще, чем надо. За плечами десятки лет, прожитых рядом, это называется дружбой, свои люди.

Вынырнул из прошлого человек, потерявшийся на просторах среды обитания богоизбранного народа. Девушка, которой он первый раз расстегнул лифчик в шестнадцать лет, изменила его жизнь. После этого драматического события он уже не мог ходить в школу и изучать геометрию, его манила практическая анатомия, а ее тогда в школе не проходили, так в России было всегда: чего очень надо, с огнем не сыщешь. Сергеев ушел из школы на завод и сосредоточился на первой любви, понимая, что этот опыт в жизни ему понадобится больше, чем алгебра и география.

Ему было шестнадцать лет, девочке тоже. В те стародавние времена нравственность цвела буйным цветом, отдельные случаи беременности встречались в старших классах и больницах закрытого типа для болеющих туберкулезом и полиомиелитом. Эти дети по полгода лежали в своих санаториях и без присмотра родителей и медперсонала могли совершать биологические опыты на местности, но в благородных семействах, где детям внушали, что женщину нельзя ударить даже цветком, честь хранили, как партбилет на поле боя. Нет партбилета, потерял – значит, обесчещен.

Так вот, у девушки был брат, щекастый пятиклассник, смышленый до безобразия. В ее семье установили двухсменный пост наблюдения за Сергеевым: до обеда честь внучки блюла бабушка, древняя старушка, ветеран Осоавиахима – военизированной организации молодежи, где в 30-е годы она преподавала стрельбу, – а после обеда – брат невинной жертвы сергеевского обожания, шахматист и отличник.

Все блицкриги Сергеева по взятию в клещи чести девушки разбивались о бабушкино скрытое наблюдение и хитрые глаза смышленого пятиклассника.