Ultraviolence (СИ)

— Я люблю тебя, — плачет Чимин, но Чонгук резко отталкивает омегу, который, больно ударившись спиной о полки позади, вновь падает на пол. — Я хотел тебя уберечь, поверь мне, прошу, — Чимин подползает к ногам брата. — Он не тот, кто тебе нужен, он только притворяется хорошим, — омега цепляется руками в ноги брата, но Чонгук грубо отталкивает парня и идет к дивану. — Прости меня, — уже воет Чимин и размазывает слезы по щекам. — Умоляю, прости.

Чонгук обхватывает ладонями лицо, впивается пальцами в виски и трёт, и трёт. Он всё ещё не может поверить, и пусть, все доказательства на руках. Это больно. Это больнее всего, что приходилось испытывать до. Собственный любимый брат, тот, кто все эти годы был смыслом, тем, ради кого Чон и шёл вперед… Альфа рычит, смахивает бумаги со стола, чуть ли не воет от отчаянья, от этой скручивающейся в узлы, рвущей на части душу боли. Вскрыть бы грудную клетку, вырвать бы ее, лишь бы не душила, лишь бы не травила.

— Уходи, — севшим голосом говорит альфа и опускается в своё кресло.

— Я же ЧимЧим, я же твое солнышко, перестань, прошу, не прогоняй меня, — Чимин снова ползет к сидящему на кресле брату, но Чонгук громко зовет охрану и приказывает вывести омегу.

— У меня отныне нет брата. Любого другого я бы сжег заживо, а о тебя даже руки пачкать не буду, ты мне омерзителен. Отныне не показывайся мне на глаза, иначе клянусь — я не удержусь.

— Не говори так, умоляю, не говори так, — скулит омега, пока двое охранников тащат его на выход. — Я люблю тебя, я умру без тебя, Чонгук-и.

Чон долго еще слышит голос брата, он звенит в ушах, и альфа уже не знает, это ему кажется, или Чимин всё еще в коридоре. Чонгук поднимается с кресла и идет к столу. Долго пролистывает папку, принесённую Ризом, и швыряет ее об стену. Туда же летит первая попавшаяся бутылка, кофейный столик, редкие коллекционные статуэтки. Чонгук разносит кабинет в пух и прах. Выгоняет вбежавшую на шум охрану и, хрустя обувью по стеклу, идет к окнам. Прислоняется к ним лбом и часто-часто дышит. Вот только кислород не помогает, наоборот, каждый вдох — это раскаленная лава по горлу вниз прямо в легкие. Реальность разбивается на миллион осколков и впивается в кожу, забивается в глаза — прокручивает в голове предательство Чимина, заставляет смотреть, заставляет верить. Его любимый братик, тот, в ком он души не чаял, тот, ради которого Чонгук был готов умереть — предал его, подставил его омегу, чуть не убил его сына.

А Юнги не изменял. Юнги не предавал. Чонгук чуть не убил своего лисёнка из-за лжи брата. Чуть не лишился самого дорогого, что у него есть. Чонгук бьется лбом о стекло, воет раненным зверем и мысленно благодарит высшие силы, уберегшие его от роковой ошибки. Юнги чист, как небо, а Чонгук — мразь, которая посмела в этом усомниться.

***

Юнги, свернувшись, лежит на постели и бездумно смотрит в стену. Он впервые ошибся в человеке, впервые кому-то решил довериться и вот что получил взамен. Обида жжёт горло, растекается внутри жидким свинцом. Он чуть не потерял свою жизнь и жизнь своего ребёнка из-за прихоти Чимина. Юнги понимает, что бы он сейчас ни чувствовал — это и рядом не стоит с тем адом, который творится внутри Чонгука. Его предал собственный брат. И даже сейчас, будучи фактически жертвой заговора Чимина, Юнги беспокоится о Чонгуке — это ненормально. Мин мысленно соглашается, что у него всё-таки проблемы с головой и пытается уснуть. Только впадая в дрёму, он слышит, как за спиной открывается дверь, и медленные шаги в сторону постели. Юнги не оборачивается, но он знает, что Чонгук стоит позади. Так продолжается пару минут, потом альфа обходит кровать и садится у ног омеги.

— Не спишь?

— Нет, — отвечает омега, но носа из-под одеяла не вытаскивает.

— Я должен попросить прощения, — тихо говорит альфа. — Я не особо это умею и, учитывая все произошедшее, не думаю, что прощением можно что-то поменять. Но я всё равно должен. Он подсыпал тебе то, чем я торгую, и это иронично. Использовал моё лучшее оружие против меня же. Прости меня. Я не знаю, что происходит с Чимином, я не до конца понимаю его мотивы. Но он больше к тебе не подойдёт. Обещаю.

— Ты такой сейчас правильный, — Юнги присаживается по-турецки на постель и смотрит на альфу. — Прям герой омежьих романов, вот только знаешь, я не идиот, я знаю, что ты смотришь на меня, как на сосуд, в котором растёт твой ребенок. Знаю, что ты даже прощение просить не пришел бы, если бы не ребёнок. И я не говорю уже о том, что ты не дал псам разорвать меня тоже только из-за ребёнка.

— Неправда, — устало говорит альфа. — Но я не буду тебе ничего доказывать или переубеждать. Сегодня был тяжелый день, тебе стресса и так хватает, так что спи.

Чонгук встает на ноги и идет к двери.

— На работу можешь приходить, когда хочешь, но ненадолго, — альфа открывает дверь. — И еще, я собирался отозвать псов, а потом услышал твой крик про ребёнка.