Улыбайся мне

Планида такая, что ляг и лети
В объятья, проклятья, распятья.
Сочится по кадрам в зажатой горсти
Кровавый комок восприятья.

Ни Вере Холодной, ни Саре Бернар

Не плакалось так, не страдалось.
Замашки, мой ангел, больней, чем удар,
А кадров почти не осталось.

Убей все ненужные, ну же, не трусь!

Ведь памяти флэш ограничен.
Откуда у девки вселенская грусть
И так ли уж Автор первичен?

Нагнись-ка пониже, чего нашепчу:

На титрах ужасная тайна.
Я знать раскадровку совсем не хочу,
И вся эта съёмка случайна.

Закрытые веки скрывают войну,

Миры и мельканье сюжетов.
Такая планида, что не потяну
Заметок – не хватит манжетов.

Мой ангел, я знаю, что ты – это Ты.

Как долго Тебя я искала!
Статистов, орлов, симулякры мечты
С упрямой надеждой листала.

Когда ты приехал, был велик в пыли.

И я умерла и воскресла.
Мы сразу взлетели и сразу легли
На курс без кабины и кресла.

Ни слов, ни аккордов, ни всех точек G

Не хватит… И хватит про это.
В зажатой горсти меня крепко держи,
Как самку, дитя и поэта.

Альманах

Вечность? Да нет её. Впрочем, и смерти нет.

Есть я, и есть ты. И есть жизнь до востребования, под багет.

Подрасстрельной статьи след простыл, и простыл обед

На простуженной дачной кухне, где тот несказанный свет

Проливается и струится сквозь время и щели в стенах.

Я плыву, словно рыба в воде, на банкетах и похоронах.

Ты меня понимаешь в любых моих ещё довербальных снах,

До момента включения текста в растрёпанный в будущем альманах.

«Ты, мил человек, не думай…»

Ты, мил человек, не думай,
Ступай себе, куда шёл.
Зови-величай хоть дурой,
Хоть снобкой. Свинец и шёлк

Отталкивают друг друга,

Клянутся, клянут, кружат
По глупости всё, по кругу.
На велике медвежат

Силком научить – не штука.

Не штука и рифмовать.
Кровавая, брат, наука
Не дрейфить, не воровать,

Не пыжиться, не павлинить,

Про Сеньку и шапку забыв.