Улыбка

Люди были углублены в себя, свои проблемы, и их интерес заканчивался беглым взглядом, дружеским приветствием. Такая манера общения сложилась из-за явной ежедневной перегрузки потоком информации, лавиной обрушивающейся со всех сторон. Психика людей находилась в состоянии напряжения и потому инстинктивно оберегала себя от всего, что требовало лишних эмоциональных затрат. Поэтому, встречаясь, прохожие, вежливо улыбнувшись и поприветствовав, едва сделав шаг, тут же забывали друг о друге. На портреты Хумова, разбросанные в разных местах, казалось, никто не обращал внимания, хотя и обещалось крупное вознаграждение.

Хумов же, не теряя зря времени, отправлял ежедневно информацию о зоне радиоактивного поражения, используя для этого многочисленные сайты, и добился наконец ответов от читателей, предлагавших свою помощь, задававших вопрос: что для этого нужно делать?

Но чаще поступали письма с угрозами, требованиями прекратить рассылать информацию, не подтверждённую официальными органами. Хана, читая подобные письма, отчаивалась, но Хумов её подбадривал, вселял надежду, объясняя всю сложность поставленной задачи.

– Капля камень точит, – не раз говорил он, улыбаясь своей неотразимой улыбкой. – Мне назад хода нет. Я пойду до конца, но я не хочу вмешивать тебя в это дело.

– Ты и не вмешиваешь. Мне самой интересно. Я тебе поверила. Мы не далее как сегодня говорили об этом с Марком. Он тоже обеспокоился, прочитав твоё сообщение на сайте: «Сохраним нашу Землю». Он сказал, что готов вступить в борьбу с рутиной серости безликой. Я призналась: моя подруга Сью тоже хочет оказать помощь, например рассылкой этой информации.

– У тебя достойный друг. Это меня радует, – улыбнулся Хумов, – и если со мной что-то случится…

– Нет! – вскрикнула Хана. – Ничего с тобой не случится! С тобой ничего не может случиться. Не говори так. Даже не думай!

– И всё же… Марк бы мог передавать мои сообщения. Дай мне, пожалуйста, его электронную почту. Я ему напишу.

После этого разговора Хана ещё больше стала тревожиться за Сью. Она искренне привязалась и полюбила несколько нескладную, умную, весёлую подругу, а сознание того, что это она создала столь прелестный образ, выступив в роли Пигмалиона, многократно усиливало эту любовь, тем более что за прелестной подругой скрывался обожаемый молодой человек.

Сью не раз говорила ей: «Я хочу, чтобы у тебя ничего не изменилось и ты оставалась такой же, как в нашу первую встречу. Когда наступит время и мы не сможем больше видеться с тобой, для меня очень важно будет знать: ты счастлива и продолжаешь жить согласно своему предназначению. Ты мне сама не раз говорила о своих планах на будущее. Выполнить своё предназначение и есть наша главная задача, с которой мы приходим в этот мир. Пойми, жизнь состоит не из одних праздников. Всё может случиться. Надо быть готовыми ко всему, как бы банально это ни звучало. Я давно поняла: жизнь трагична. Приходится принимать несовершенства мира, стараясь внести в него хоть чуточку доброго и светлого».

Хане совсем не нравились подобные разговоры. Она начинала отчаянно возражать, говоря: надо воспитывать в себе чувство оптимизма и не мыслить ничего плохого. Настроение у неё портилось. Сью приходилось тратить немало сил, чтобы к Хане вернулось её привычное спокойное, радостное состояние духа.

Однако Хана снова и снова возвращалась к разговору о безопасности, давала всяческие советы и, когда её любимая Сью возражала, начинала плакать, убеждая со свойственной ей страстностью действовать так, как она считает нужным, то есть Сью должна сидеть дома, а Хана будет её обеспечивать всем необходимым.

Сью, в свою очередь, протестовала против домашнего ареста, заявляя, что такое поведение не соответствует статусу спасателя. Хана продолжала яростно возражать: «Не говори, не говори мне такое! Не хочу слышать. Ты сейчас не других, а себя обязан спасти! Ведь никто тебе не сможет помочь. Никто».

Тогда Сью-Хумов изменил свою тактику. При встрече с ней он выражал скуку на своём лице, не вникал в её слова и старался побыстрее выпроводить её за дверь.

Хана, уходя, тихонько плакала. Потом долго в слабо освещённом коридоре приводила себя в порядок и выходила к ожидавшему её Марку улыбающаяся, красивая, без следов слёз на лице.

Она улавливала продуманную игру Хумова, её нарочитость и даже понимала причину, но ничего не могла с собой поделать и продолжала расстраиваться, думая: «Ну зачем он так? Я же его друг. Единственный друг. Не мог же он так резко изменить своё отношение ко мне? Нет! Он сознательно причиняет мне боль в надежде оттолкнуть от себя. А я страдаю, страдаю. Неужели он не может этого понять?»