Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Асамон всегда знал, что такое победа. Но на том месте, где должна быть истина, в его сознании, словно в крепостной стене, зияла огромная брешь. Своей смертью раб отнял у него победу — и брешь вновь разверзлась, лишенная подпорки. Хотя Асамон мог поклясться, взрослые тоже не знают, что такое истина и, как он сам, подменяют ее кто чем придется. Выгодой, например, как отец. В выгоде для него все, — цель и смысл жизни, первопричины добра и зла, возвышение власти, ее падение, причины нашествий вроде персидского, расцвет, могущество и крушение целых царств… Может, все так, но это тоже — не истина. И даже не часть ее. Афинский стратег Кимон несколько раз кряду одержал крупные победы над персами в Ионии. Когда многочисленные обозы с военной добычей стали мешать продвижению его войск, он велел снести все добро в одну огромную кучу и сжечь дотла. Приказ был исполнен, и войска Кимона налегке двинулись дальше.

Разве это не значит, что существуют иные причины, помимо выгоды? Причин может быть много, но истина, если она есть, должна быть одна.

Вчера он сам, не желая того, лишил жизни раба. Бессмысленное, грязное убийство. Но тогда, в помрачении, он был уверен, что совершает акт возмездия. А если завтра эта же недобрая воля заставит его поднять руку на отца? Заставит думать при этом, что, убивая отца или донося на него, он творит благое дело?.. О боги, неужели одни вы всецело владеете истиной, а люди, словно насекомая тварь, обречены вами на бессмысленную суету?! Они могут страдать, радоваться, размножаться, вспарывать друг другу животы, грабить, сдирать кожу, любить, ненавидеть… Но вместо истины, освещающей жизнь смыслом, — коротенькие, словно мысли ребенка, причины. На каждый отдельный случай. У каждого отдельного насекомого.

«А может, в подлунном нет никакой истины? — вдруг подумал Асамон. — В лучшем случае, всего лишь сумма причин?»

Под полог к Асамону просунулась огромная бородатая физиономия Мегакла,

— Что ты сказал? Чего нет?

Асамон нахмурился. Он даже не заметил, что последние слова были произнесены им вслух.

— Истины нет, — нехотя обронил он.

— Истины… гм?

Голова исчезла. Но через короткое время появилась снова. Здоровый глаз Мегакла светился лукавством.

— Ты говоришь, чего нет? — вновь осведомился он.

— Я говорю, истины в мире нет, — упрямо повторил мальчик.

— Ты это утверждаешь?

— Да, утверждаю.

— Если ты утверждаешь, что истины в мире нет, значит, ты считаешь это твое утверждение истинным? Не так ли?

— Ну… да.

— Вот одна истина тебе на первый случай. Пользуйся.

Он рассмеялся, и голова исчезла. Асамон озадаченно хмыкнул. Его собственное категоричное утверждение, что истины нет, есть не что иное как истина?

Он решительно тряхнул головой. Игра ума, не более. Мегакл обожает подобные каверзы. Впрочем, охота рассуждать дальше на эти темы у него пропала. Вскоре он почувствовал, что повозка остановилась. Кругом раздавались выкрики, ржание коней, топот сотен и сотен ног, скрип и грохот колес по камню, так что, лежа в повозке, Асамон явственно ощущая под собой дрожание земной тверди. И вдруг в этом хаосе звуков, прямо подле него, за пологом, раздался легкий, ласковый смех девушки, словно по булыжнику рассыпали серебряные звонкие драхмы.

— Она!

В мгновение ока Асамон вывалился из повозки, вспрыгнул на ноги и бросился к дороге, на голос. Но среди проходивших мимо, сколько он ни напрягал зрение, не было ни одного женского лица. В большинстве тут шли люди простого звания — ремесленники, крестьяне, мелкие торговцы из местных везли на ярмарку свой немудреный товар.

Асамон стоял растерянный, ничего решительно не понимая. Ее смех — он слышал его отчетливо, рядом, и не перепутал бы ни с каким другим… О боги! Да не впадает ли он в безумие, подобно несчастному Пану, преследующему Сирингу?

Асамон понуро опустил голову.

В пыли у его ног что-то желто блеснуло. Он наклонился. Подобрал. Это оказалась подкова. Она была сношена до толщины древесного листа и еще хранила тепло конского копыта. Асамон покрутил находку в руках и бросил с равнодушием на дорогу. Легкий серебряный смех вновь зазвучал подле него и заставил вздрогнуть. Подкова, звеня и подпрыгивая на камнях, выкатилась на самую середину дороги и там затихла.

Асамон не верил своим глазам. Но тотчас ринулся следом и выхватил подкову из-под наехавших было колес.

Затем он бросал ее вновь и вновь, и подкова — послушно смеялась голосом юной лакедемонянки на разные лады. Нет, конечно, это был не смех. Но мертвый металл чудесным образом воспроизводил отдельные живые тона, которые он хранил в своей памяти с таким бережением. Асамон понял — это был добрый знак, посланный ему великой богиней. То ли в утешение, то ли залогом их будущей встречи.

Мальчик наконец заметил, что Мегакл давно стоит перед ним и наблюдает. По выражению лица наставника он понял, что со стороны его действия выглядят забавами развлекающегося идиота. Мегакл выразился в том же роде:

— Я что-то не пойму, — хмуро обронил он, — кто из нас двоих лишился разума? Ты или я?

Асамон рассмеялся.

— Ты не лишился разума, Мегакл. Ты оглох.