Улыбка Джоконды: Книга о художниках

Энгр был вспыльчивым и капризным человеком весьма раздражительного нрава. Критику воспринимал болезненно или, как мы любим говорить сегодня, неадекватно. Его критиковали за то, что он не любил современность, считал ее пошлым и варварским временем и весь отдавался прошлому, презирая настоящее. Как можно, – возмущался один из критиков, – рисовать «Одалиску», когда гремят русские пушки на Монмартре?! Именно так и нужно, – отвечал Энгр, оставаясь на позиции олимпийца, спокойно взирающего на все и вся сверху вниз. Современники не простили этого Энгру, и поэтому он стал первым гонимым, «проклятым» художником.

Всю жизнь Энгр стремился к великому стилю Рафаэля, но овладеть им не сумел. На его знамени было начертано «Рафаэль и античность», но где-то в глубине души он исповедовал совсем иной культ – культ чувственной земной красоты. Не случайно обществу приглянулись не его исторические композиции типа «Св. Симфорион, идущий на казнь», а картины с обнаженной женской натурой: «Большая одалиска», «Купальщица», «Одалиска и рабыня», «Венера Анадиомена» и, конечно, знаменитое полотно «Турецкая баня» (1862), ставшее одной из знаменитостей Лувра. В этих картинах Энгр далеко ушел от классицистической ортодоксальности, которую не раз декларировал.

Шарль Бодлер в своих заметках «Энгр на выставках» отмечал: «Есть одна вещь, которая, как нам кажется, особенно отличает дарование господина Энгра, – это его любовь к женщине. Его увлечения очень серьезны. Господин Энгр никогда не бывает так счастлив и во всеоружии своего мастерства, как тогда, когда его талант соблазнен прелестями молодой красавицы. Мускулы, складки кожи, тени от ямочек и углублений (волнистая линия), выпуклостей – он ничего не забывает. Если бы остров Цитеры заказал картину господину Энгру, наверняка она была бы не легковесной и веселой, как картина Ватто, но солидной и обстоятельной, наподобие любви у древних…»

И далее: «Красивые женщины, роскошные тела, лица, спокойные и пышущие здоровьем, – вот его торжество и его радость!..»

Модели – это понятно, ну а женщины в реальной жизни господина Энгра? Любовницы? Конечно, они были – какой французский художник может обойтись без амурной игры! Но у Энгра была и невеста.

В июне 1806 года Энгр стал женихом Анн-Мари – Жюли Форестье, дочери помощника судьи. Она также занималась музыкой и живописью, и все предвещало Доминику счастливую женитьбу. Но так случилось, что он вынужден был поехать в Италию, и временная разлука с Жюли плавно перешла в расставание навек. Так бывает, и здесь – один из таких случаев.

Прошло несколько лет после расторжения помолвки, и завязался новый большой роман с Мадлен Шапель, который завершился бракосочетанием в Риме 4 декабря 1813 года (Энгру – 33 года, он в возрасте Христа).

Как это произошло? В монографии Валентины Березиной о художнике написано так: «Одна из римских знакомых Энгра, г-жа Лореаль, салон которой охотно посещали французские художники, задалась целью устроить свадьбу своей кузины – модистки из города Гере во Франции. Энгр показался ей женихом наиболее подходящим, и она очень живо обрисовала ему внешность и характер своей родственницы. Он же, пленившись рассказами, всерьез начал думать о женитьбе. В свою очередь, мадемуазель Шапель (которой было уже за тридцать) не пришлось уговаривать долго, и она, ликвидировав мастерскую, приехала в Рим, чтобы встретиться там со своим неизвестным женихом. Как это ни странно, но нареченные полюбили друг друга чуть ли не с первого взгляда, и через два месяца была отпразднована свадьба. Еще более невероятным может показаться то, что этот брак был по-настоящему счастливым, и Энгр, нежно и преданно любивший свою жену, очень тяжело пережил ее утрату…»

А вот как описывает события сам Энгр. Он был беден. Жил во Франции и писал семейный портрет: отец, мать и дочь, некрасивая, но увлеченная мыслями о любви. «В этом доме, – пишет Энгр, – много музицировали. Я обычно проводил в нем все свои вечера. Я играл на скрипке, барышня мне аккомпанировала. Я почувствовал к ней склонность, которая нашла у нее отклик. Однако, поскольку я уезжал в Италию, родители решили отложить свадьбу до моего возвращения. Но в один прекрасный вечер – это был вечер нашей разлуки – она вступила со мной в спор относительно моих взглядов на искусство и стала мне противоречить. Это послужило мне предупреждением, и я с ней расстался. Законный брак, как оказалось, поджидал меня в Риме.

Одна французская дама, очень веселая и живая, мне часто говорила о своей родственнице, владевшей в Гере небольшой белошвейной мастерской, и в конце концов она ей написала: “Приезжай в Рим, чтобы приобрести себе мужа!” Та приехала. Я ее впервые увидел около могилы Нерона. Эта женщина, образец самоотвержения, явилась утешением моей жизни. Я имел несчастье потерять ее в 1849 году. Через два года я женился вторично».