Улыбка Джоконды: Книга о художниках

«Когда Бретон открыл для себя мою живопись, он был явно шокирован замаравшими ее фекальными деталями. Меня это удивило. То обстоятельство, что я дебютировал в г…, можно было бы потом интерпретировать с позиций психоанализа как доброе предзнаменование… Напрасно пытался я вдолбить сюрреалистам, что все эти фекальные детали могут лишь принести удачу всему нашему движению. Напрасно призывал я на помощь пищеварительную иконографию всех времен и народов – курицу, несущую золотые яйца, кишечные наваждения Данаи, испражняющегося золотого осла, – никто не хотел мне верить. Тогда я принял решение. Раз они не хотят г…, которое я столь щедро им предлагаю, – что ж, тем хуже для них, все эти золотые россыпи достанутся мне одному…

Достаточно мне было провести в лоне группы сюрреалистов всего лишь одну неделю, чтобы понять, насколько Гала была права. (Напомним: Гала – жена художника. – Ю. Б.) Впрочем, они проявили известную терпимость к моим фекальным сюжетам, зато объявили вне закона, наложив табу, многое другое. Я без труда распознал здесь те же самые запреты, от которых страдал в своем семействе. Изображать кровь мне разрешили. По желанию я даже мог добавить туда немного каки. Но на полную каку я уже права не имел. Мне было позволено показывать половые органы, но никаких анальных фантазмов. На любую задницу смотрели очень косо. К лесбиянка*м сюрреалисты относились вполне доброжелательно, но совершенно не терпели педерастов. В видениях без всяких ограничений допускался садизм, зонтики и швейные машинки, однако любые религиозные сюжеты, пусть даже в чисто мистическом плане, категорически воспрещались всем, кроме откровенных святотатцев. Просто грезить о рафаэлевской мадонне, не имея в виду никакого богохульства, – об этом нельзя было даже заикаться…

Как я уже сказал, я заделался стопроцентным сюрреалистом. И с полной искренностью и добросовестностью решил довести эти эксперименты до конца, до самых вопиющих и несообразных крайностей. Я чувствовал в себе готовность действовать с тем параноидным средиземноморским лицемерием, на которое в своей порочности, пожалуй, я один и был способен…»

Так что среди сюрреалистов, этих великих иллюзионистов, скажем в рифму, Сальвадор Дали оказался настоящим возмутителем сюрреалистического неспокойствия, он ратовал за сюрреализм без берегов, заявляя: «Сюрреализм – это я!»

Как отмечал Андрей Вознесенский: «Поколения прошли, нанизанные на шампуры его усов. Для его друзей сюрреализм был лишь школой, они прошли ее, сгинули в политику, Арагон стал сталинистом, Бретона увлек троцкизм, Дали остался верен сюру и тайне. Думаю, как художники, его друзья тяготились своей политической закабаленностью… Мне довелось беседовать и бывать у мэтров, основоположников движения – и у Пикассо, и у Арагона, и у Мура, и у Матты, – для них Дали был падший ангел сюра, исключенный из рядов, но его озарял свет их юности…»

Итак, падший ангел сюра.

Сюр-сюр меня! Но сам Дали падшим ангелом себя не считал, о себе он говорит иначе:

«Так и быть, признаюсь: я – бегемот, но с усами. Пока все разглядывают мои усы, я, укрывшись за ними, делаю свое дело».

Разрыв с группой сюрреалистов совпал с появлением Галы. Собственно говоря, она и увела Сальвадора Дали из-под эстетического контроля Бретона и всей его компании. Как написал Дали в своем дневнике:

«Словно мать страдающему отсутствием аппетита ребенку, она терпеливо твердила:

– Полюбуйся, малыш Дали, какую редкую штуку я достала. Ты только попробуй, это ведь жидкая амбра, и к тому же нежженая. Говорят, ею писал сам Вермеер».

О музе Дали мы поговорим чуть позднее. Это отдельная песня. А пока о самом художнике, и не своими, а его же словами.

Читая «Дневник одного гения»

О, это странный дневник! Через мои руки прошло множество дневников (я вел дневниковые рубрики в журналах и газетах), от братьев Гонкур до Пришвина, от Кафки до Чуковского, от Николая II до Юрия Нагибина и т. д. Все дневники немного похожи друг на друга. В них тихая грусть, раздумья, попытка «остановить мгновенье» или сухая опись встреч и дел. Но дневники Сальвадора Дали – это нечто из ряда вон выходящее, оно и понятно: дневник гения.

«Я – гений Игорь Северянин!» – возвещал российский поэт. А другой, Маяковский, писал: «Себе, любимому, посвящает эти строки автор», но, правда, при этом Владимир Владимирович хоть немного сомневался относительно своего величия: он «такой большой и такой ненужный». У Сальвадора Дали никаких сомнений: гений – и все! Он даже выводит «Рецепт взращивания гения»:

«Для начала гения надо иметь. Затем – дать ему созреть. Не провороньте первый росток! Но не торопите события – успеете снять урожай. Не следует подстригать крону: пусть растет, как ей заблагорассудится; верное направление определится само собой. Когда придет время, соберите плоды. ПОДАВАТЬ, ПОКА НЕ ОСТЫЛИ!»

Но мы отвлеклись от самого дневника. Он открывается записью от 1 мая 1952 года (Дали через 10 дней исполнится 48 лет) с признания, что ему чудовищно жмут лакированные туфли.