Улыбка Эммы

«Ночью лежал на высокой своей кровати и смотрел в окно на дальние мерцающие в морозном воздухе огоньки. И подумал о том, что откуда-то, где нет времени, смотрит кто-то сейчас на меня».

Прошло полгода армии, и я наконец стал самим собой.

Вот тут они появились снова.

Дневальный вызвал меня в штаб, и полковой писарь молча отвел меня к двери без опознавательных знаков с тыльной стороны клуба.

За столом, освещенным настольной лампой, в полумраке сидел лысый старичок. Полковник.

– Если что, будешь приходить сюда без приглашения, но в такое же время, – не глядя на меня, сказал он.

– Если что?

Он посмотрел.

– Если будет что сообщить. Что офицеры говорят, что солдаты – кто поумнее. Ты что, не понял? В Ленинград съездишь. В отпуск. Это ж совсем рядом. Так что, Михайлов, будешь со мной работать.

Я все понял, конечно. С минуту помолчал. А потом, даже неожиданно для самого себя, сказал:

– А вот это, товарищ полковник, – …

Так к месту пришлось это короткое, как выдох, слово.

Я повернулся и вышел. Он кричал что-то там, за дверью. Но что он сделает? Накажет? Наказать меня можно только с ведома моего командира. Наш ротный, капитан Киселев, казался мне нормальным офицером. Интересно, как объяснил бы ему этот полковник, в чем я провинился?

Все обошлось. Пока обошлось, думал я. Опять в меня вселились тягостные мысли. Почему эти люди выбрали меня? Как они выбирают? Может, я чего-то в себе не знаю? И как же с этим я буду писать, говорить с отцом, с Машей, просто жить?

Мы выехали на учения. В армии это как водяное перемирие в джунглях, потому что появляется осмысленное занятие. Исчезает деление на молодых и старых, никому и в голову не приходит хоронить окурки.

И жизнь в лесу меня радовала – я соскучился по деревьям, по дыму костра.

Меня удивляло, что именно на учениях солдаты просили меня придумать для их писем девушкам какие-нибудь душевные фразы. «Чтобы она почувствовала», – говорили они. Скольких я так обманул?

На нашу точку приехала комиссия. Я как раз колол дрова для кухни на небольшой полянке рядом с лагерем. Из аппаратной выскочил командир взвода, построил всех, доложил. И вдруг я узнал в одном из приехавших офицеров Вадима Вадимыча. Хоть это и не похоже было на правду, но я не сильно удивился. Ведь даже в какой-нибудь старой коряге мне иногда виделась его ухмылка.

Вот и он, подумал я безо всяких уточнений – каким образом, откуда? И он, скользнув по мне взглядом, будто дал понять: а как же иначе?

Нам скомандовали разойтись, и я вернулся к своим дровам. Взялся опять колоть, хотя раз за разом промахивался. Вот он подошел, присел рядом на чурбачок, огляделся, нет ли кого-нибудь рядом.

– Освоились? Даже дерзите старшим офицерам. Это совсем ни в какие ворота…

Это он о полковнике, понял я.

Я молчал и думал, как бы и ему сдерзить. Но не знал, что сказать. Волнение было такое, что руки тряслись.

– Молчите? Ну что за несговорчивость такая? Там девушка ждет, а ей карьеру надо устраивать, преподавать. Куда она пойдет?

– Девушка тут ни при чем. Я, кажется, дал понять, что у меня с вами ничего общего.

– Ну как это ничего? Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, как говорится. Надо это осознать. Когда вернетесь, придется ведь жизнь устраивать.

– Без вас.

– Не получится. От нас так просто не уходят.

Я глянул на него, как будто впервые увидел.

– Я не был с вами!

– Ну как же не были? Я характеристику на вас хорошую составил. Приложил к расписке.

Лучше бы он не говорил это. Может, так бы и препирались дальше. У меня перед глазами мелькнули белые бумажки, и я с каким-то яростным вдохом замахнулся топором, словно стремясь разрубить их. Он испуганно отшатнулся. Может, решил, что это я на него?

Мгновение остановилось, я увидел перед собой распластанную на чурбаке кисть руки, на которую опирался, и ударил по ней. Судорожная боль, как когда-то при ударе молнии в эту же руку, сковала ее. Я увидел отскочившие пальцы и услышал противный тоненький писк. Это пищала кровь, разлетаясь струйками, как из прорванного шланга. Два пальца прыгали по траве, сгибаясь. Третий висел на коже. Я поднял почему-то один, сунул в карман… Боль заставила сжать левую руку правой, прижать ее к себе, согнуться всем телом.

Я мычал сквозь зубы, покачивался и видел, как он поспешно убегает, проламываясь сквозь кусты.

Больше я никогда в жизни не встречался с этими людьми.

Меня отвезли в больницу. На следующий день приехали ротный с командиром взвода и попросили написать объяснительную о неосторожном обращении с инструментом.

– Служить сможешь? – спросил капитан Киселев. – Замнем это дело.

Я был совсем не против.

Даже сейчас, спустя многие годы, написав об этом, я вдруг почувствовал, что мир покосился, как картина – висела на двух веревочках, и одна оборвалась. Не хотел я этой кульминации. Ужас объял меня. Мне надо вернуться к себе.