Улыбка фортуны

В то время гельминтологическая лаборатория занимала три комнаты, в которых работало около тридцати человек. Многие сидели в общем коридоре, отгородив рабочее помещение шкафами. Нам с Леной Турлыгиной на двоих был отведен краешек стола и одна тумбочка. Для систематика, работающего только с микроскопом, такая теснота была еще терпима, а экспериментатору буквально развернуться было негде. Поэтому большую часть зимы я проработал в ботаническом саду.

Однажды, войдя в лабораторию, я увидел А. А. Парамонова беседующим с каким-то генералом. Тот спросил:

— Как Вы думаете, Александр Александрович, если вдруг противник забросит нам нематод, принесло бы это ущерб сельскому хозяйству?

— Думаю, что да, — ответил Парамонов. — Картофельная гетеродера, например, приносит ущерб картофелю в несколько раз больший, чем колорадский жук, а бороться мы с ней не умеем.

— А за границей умеют?

— Насколько мне известно, радикальных мер борьбы нет.

— А забросить эту нематоду противнику легко? — оживился генерал.

— Конечно. Цисты по величине меньше макового зерна, а в каждой по несколько сотен, а то и тысяч яиц.

Через некоторое время до нас дошли слухи о том, что при разных ведомствах организуются фитогельминтологические лаборатории с закрытой тематикой. Парамонов возмущался:

— Сами бороться с нематодами не умеем, а уж туда же — другим забрасывать!

Результат не заставил себя долго ждать. Под Ташкентом решили испробовать новую нематоду — как она уничтожает рисовые плантации. Заразили небольшой участок, но пошел дождь, и зараза распространилась дальше, чем следовало. Пришлось большую площадь залить нефтью и поджечь. Так как работа была засекречена, для того, чтобы объяснить пожар колхозникам, нашли «козла отпущения» — обвинили в халатности местного агронома. Парамонов резюмировал:

— Не пожелай ближнему (даже врагу) того, чего себе не желаешь.

1961 г. — Портрет проф. А. А. Парамонова, напечатанный в книге «Вопросы фитогельминтологии», изданной в честь его 70-летия.

Я забавляюсь

Приближалось первое апреля — день, когда принято друг друга обманывать. Я стал придумывать, как разыграть всех знакомых «чохом». Окружающие относились ко мне в этом отношении с особой осторожностью и ожидали любых «подвохов». В памяти всех были еще свежи мои проделки. Однажды, возвращаясь с загородной прогулки я не успел взять билет и поехал «зайцем», но нарвался на контролера. Он выписал данные из моего аспирантского удостоверения, и я забыл о случившемся.

Через несколько дней мне позвонили на работу из отдела аспирантуры. Н. Пастушенко предлагала зайти к ней. Я зашел. Она показала бумагу, в которой говорилось: «По встретившейся надобности управления (не помню, какой) железной дороги просит сообщить адрес Мюге Сергея Георгиевича». Я попросил отдать эту бумагу мне. Надя заколебалась, но потом, пометив в книге «приходящие-исходящие», что письмо выдано под расписку С. Г. Мюге, отдала.

Во всех советских учреждениях довольно строго берегут бланки с грифами или со штампами. Однако конверты с теми же грифами часто лежат кипами на столах секретарей и сотрудники берут их по мере надобности. Если обрезать уголки у конверта, получается бланк не хуже «всамделишного». На таком бланке я напечатал: «На Ваше письмо №… с прискорбием сообщаю, что Мюге С. Г. скоропостижно скончался. Адреса семьи покойного сообщить не могу» и расписался — С. Мюге. Ни ответа на это письмо, ни каких-либо напоминаний о штрафе я не получал. Угрызений совести я не чувствовал, так как в студенческие годы у нас вообще считалось дурным тоном покупать железнодорожные билеты. Обычно ревизор вместо штрафа отбирал у попавшегося «зайца» студенческий билет, который тот через несколько дней получал обратно в деканате.