Улыбка фортуны

Одновременно отпал вопрос о моем устройстве на работу в МГУ. Много лет спустя мне стало известно, почему Зотов решил искать преемника. Он не был фитогельминтологом, консультироваться у специалистов не имел права (тема-то закрытая), и когда ему приказали разработать способ получения большого количества цист от картофельной нематоды, стал работать не с гетеродерой, а со стеблевой нематодой картофеля, которая цист никогда не образовывала и не собиралась образовывать, как бы ни понукал ее к этому Зотов. Как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Я избежал большого конфуза и щекотливой тематики.

Защиту мне пришлось перенести в институт гельминтологии имени Скрябина (ВИГИС). Отношения там были сложные. К. И. Скрябин был председателем объединенного Ученого совета по гельминтологии. Туда входили «вигисовцы», «гелановцы», медики и ветеринары. В то время Хрущев осуществлял свои идеи о разрушении «межведомственных барьеров» и «сельское хозяйство ближе к земле». В Москве было минимум два гельминтологических учреждения — одно ВАСХНИЛа (ВИГИС), другое — Академии Наук (наш ГЕЛАН). Их следовало или слить в одно — тогда стоял вопрос, кто кого проглотит, — или хотя бы одно из них выселить из Москвы. Антагонизм был налицо, а говорят, что, когда паны дерутся, у холопов чубы трещат. Кроме того, в ВИГИСе работал младшим научным сотрудником профессор Парамонов после того, как его выгнали за менделизм из Тимирязевки. Но и там он долго не удержался. Тогдашний заместитель директора Антипин заявил на Ученом совете, что «этого генетика поганой метлой надо гнать из советских учреждений». Человек так устроен, что не любит тех, с кем когда-либо обошелся плохо. А тут представлялся случай завалить одного из первых парамоновских аспирантов. Хотя я подал диссертацию первым из парамоновского «выводка», но защищал после Турлыгиной — его первой аспирантки, которая была принята в аспирантуру еще в 1953 году.

Наконец настал день защиты. Отзывы оппонентов (докторов наук Гилярова и Цингер) превзошли все мои самые смелые ожидания. Был зачитан под одобрительный гул зала отзыв неофициального оппонента академики И. И. Шмальгаузена. Если добавить, что все это происходило при свечах (в момент моего доклада отключили свет), то выглядело все довольно необычно. Наконец, счетная комиссия удалилась подсчитывать голоса. Я прошел на пределе — семь голосов против. Секретарь Ученого совета объявила, что я не прошел вообще, и зачитала абзац из старой инструкции, где голоса «за» исчислялись не от числа присутствующих членов совета, а от всего списочного состава. Потом этот вопрос обсуждался в ВАКе, и Полякову отстранили от обязанностей секретаря. Поскольку защита оказалась необычной, работу послали уже из ВАКа на отзыв академику Белозерскому. Он дал хороший отзыв, и я, в конце концов, стал кандидатом наук.

Плоды реабилитации

В это время приближался и мой официальный срок окончания аспирантуры. Мне заявили, что оставят в лаборатории в том случае, если будет постоянная московская прописка. Мама в то время занимала комнату шесть квадратных метров и жила с приемной дочерью. В войну она взяла из детского дома сироту. Я вспомнил, что после войны, в 1945 году, встал на учет в Люберцах — центре района, к которому относились и Кузьминки, откуда я ушел в армию. На всякий случай я заехал в жилищный отдел (а вдруг очередь еще не прошла?). Там мне ответили:

— Вам ждать еще года два-три. Сейчас мы обеспечиваем площадью в первую очередь, реабилитированных.

Была кампания по реабилитации жертв сталинизма.

— Так я тоже реабилитированный. Вот справка.

— Ну, тогда другое дело. Вот Вам ордер, идите смотреть.

Кроме снятой по амнистии судимости, в 1956 году я получил еще и справку о том, что дело мое прекращено за отсутствием состава преступления.

В общем, я получил комнату с балконом, выходящим в Кусковский парк, а, следовательно, и работу в Москве, в ГЕЛАНе. Через некоторое время Москва расширилась, охватила Вешняки, и я стал настоящим москвичом.

В это время я стал интересоваться возможностью лечить больное растение путем инактивации ферментов нематоды. Для начала я освоил методику выращивания растительных клеток и тканей в искусственных питательных средах. Корни и каллюсы заражались нематодами, а потом я собирался добавлять в среду ингибиторы (тормозители) предполагаемых ферментов нематод. Однако эту затею пришлось оставить. Во-первых, ткань отмирала раньше, чем закончится жизненный цикл неподвижной нематоды и, во-вторых, оказалось, что сама растительная ткань вырабатывает ингибиторы в ответ на введенный нематодой фермент. Причем эти ингибиторы, так же, как и ферменты, выделяются ритмично, именно поэтому растительная клетка остается живой (иначе паразит погиб бы), а нематода способна питаться.