Улыбка фортуны

Наверное, подобное чувство, только противоположное, испытывает разошедшийся психопат, начавший материть своего начальника: умом понимает, что эта тирада ему дорого обойдется, что он говорит лишнее, но остановиться уже не в силах. И если в этом случае уместна поговорка: «Язык мой — враг мой», то в происшедшем со мной он оказался другом.

Но вот я кончил, облизнул «своим другом» пересохшие губы и буквально был оглушен громом аплодисментов. На другой день я узнал, что получил на этой конференции первую премию.

С этого момента я почувствовал, что как-то приобщился к науке. И не потому, что меня окрылили аплодисменты (их мне удавалось срывать, и играя на сцене), а потому, что я ощутил в себе какой-то огонек научного откровения. Ведь я не знал, о чем буду говорить, но судя по реакции зала, говорил правильно. А по моим тогдашним представлениям, подобное откровение и должно было считаться признаком ученого. В противном случае его можно считать лишь ремесленником от науки.

Второй случай такой. Я в то время работал над темой «Взаимоотношения паразитических нематод с растением-хозяином». То, что одни растения более, а другие менее устойчивы к заражению их паразитами, было известно давно. А вот причины устойчивости выяснены не были. Да и не только к нематодам. Трудно было найти такую область в биологии, где бы велись столь ожесточенные споры, как иммунитет растений к различным заболеваниям. И это не удивительно: когда появляется убедительная теория, все ее принимают и споры прекращаются. А тут каждый исследователь пытался объяснить иммунитет по-своему, но опираясь на сравнительно хорошо разработанную теорию иммунитета у человека и животных, которая была в свое время отмечена двумя Нобелевскими премиями.

Но беда в том, что эти теории основывались на функции крови (фагоцитоз, преципитация) или на роли нервной и гуморальной систем (теория стрессов). А ведь у растений нет ни той, ни другой системы.

Изучив целый ряд ответных реакций растения на заражение их нематодами и обнаружив различие этих реакций у устойчивых и восприимчивых растений, я не мог вывести из своих и литературных данных стоящих внимания закономерностей.

Однажды после разговора с научным консультантом, когда он посоветовал: «Публикуйте фактический материал, а обсуждать пусть его будут другие…», я пришел домой, лег на диван и, кажется, задремал. И вдруг я почувствовал — именно почувствовал, а не увидел, себя внутри растительной клетки. С удивительной ясностью я ощутил все, что в ней происходит — и процессы клеточного окисления, и взаимоотношения продуктов выделения нематод с молекулами растительной клетки, и то, как клетка реагирует на чужеродные ей вещества. Когда я очнулся от этого видения, мне стало совершенно ясно, что происходит в клетке в ответ на внедрение нематоды, но далеко не ясно, как это все изложить на бумаге, а главное, как доказать, что это соответствует действительности.

И тут мне вспомнился рассказ физиолога растений профессора К. Т. Сухорукова. Он не то в 1936, не то в 1937 году был на съезде физиологов растений в Англии. Там выступил один индус с докладом о фотосинтезе.

«То представление, которое мы имеем, — говорил он, — ошибочно. Мы считаем, что растение улавливает из воздуха углекислый газ, разлагает его на углерод и кислород, кислород освобождается, а углерод, соединяясь с водой, образует углеводы (отсюда и название). Тем не менее, водород освобождается от воды и соединяется с углекислым газом».

Он рисовал формулы реакций, говорил об энергетическом значении водорода воды, но на вопрос, как он это выяснил, каким методом, ответил:

«Я ложился под дерево, сосредотачивал внимание на кончике носа и концентрировал свою прану. В результате моя душа сроднилась с душой дерева и дерево открыло мне свою тайну».

Нетрудно представить, какова была реакция собравшихся ученых европейцев! Ведь на международном съезде присутствовали не только эмоционально выдержанные англичане.

Но вот прошло около двадцати лет, был разработан метод исследования с помощью «меченых» атомов; и с помощью этого метода было доказано, что фотосинтез осуществляется именно так, как говорил когда-то осмеянный индус.

Не знаю, в каких образах увидел (или почувствовал) этот индус химические реакции, но, видимо, ему так же, как и мне было трудно изложить их понятным для европейца языком.

Чтобы не оказаться в положении этого индуса, я решил «доказать» увиденное наглядными экспериментами. Через несколько дней это видение как бы «переварилось» в моем сознании и было представлено в виде гипотезы.