Улыбка и слезы Палечка

Целые дни посвящал магистр Фульвио Палечку, сопровождая его в качестве чичероне по вечному городу. В первые дни марта, когда посольство пана из Рабштейна достигло Рима, все время шел дождь. Но потом вдруг настала упоительная, благовонная итальянская весна, когда даже у стариков молодеет кровь, и дети идут в рост и розовеют. Ян был счастлив, так же как и Матей Брадырж, нашедший в людских множество любопытных и доверчивых слушателей, которым можно рассказывать о своем боевом прошлом, о чешской земле и городе Таборе. Рассказывал он так, что слушателей бросало в жар и в дрожь.

На постоялом дворе, где остановилось посольство, Ян проводил только ночные часы — с полночи до утра. А в остальное время был на ногах, хотел все видеть и слышать.

Но ему казалось, что многого он не услышит, хотя видит достаточно. Он видел, как королевский прокурор Фантин де Валле[168], человек, принятый Иржиком на службу для того, чтобы отстаивать его, Иржиковы, интересы перед святейшим престолом, быстро устроил пану из Рабштейна аудиенцию у святого отца, но не предпринимает никаких шагов к тому, чтобы было принято посольство. Словно этого посольства вовсе в Риме не было. О чем пан из Рабштейна говорил с папой, тоже осталось неизвестным: он не поделился этим даже с паном Зденеком Косткой из Поступиц. Видимо, и здесь, как всюду в других местах, чешская группа распалась на две, если не на три партии. Тут был пан из Рабштейна, упоенный Римом и говоривший о папе как о своем приятеле еще со времен службы у императора. Потом — Зденек Костка, до мозга костей верный своему королю. С ним беседовал рыцарь Ян, от него узнавал о гнетущих его опасениях. Дальше, тут были оба магистра — Коранда и Врбенский; Коранда — высокий и тощий, мрачный и бледный, неприступный и неистовый в своем святом красноречии, Врбенский — спокойный и толстый, улыбающийся и беспечный, воспринимающий эту поездку как приятное заграничное путешествие, а не как участие в трудном и ответственном посольстве по поручению короля.

Посольство скоро разошлось во все стороны, не в силах терпеливо дожидаться приглашения папы. Коранда избегал римских церквей и религиозных торжеств, справлявшихся чуть не каждый день то в одном, то в другом храме, и с отвращением смотрел на снующих кругом монахинь и монахов, которые наряду с мужчинами в высоких рыбацких сапогах и аляповато намазанными купчихами составляли самый многочисленный элемент римского населения.

Магистр Врбицкий любил расположенные в тени, под молодыми виноградными лозами таверны и больше всего интересовался, как это здесь, в Риме, люди живут в домах, напоминающих ласточкины гнезда, как здесь откуда-то из подземных нор вылетают, словно пчелиный рой из улья, целые толпы народа и как древние христианские катакомбы сделались пристанищем семейств с бесчисленным количеством детей. Он даже со смехом задался таким вопросом: как, наверно, трудно отцам увеличивать свои семьи, когда вокруг столько народа кишит, словно в муравейнике?

Пан Костка выходил из дому редко, а если выходил, то только посмотреть, как марширует и выделывает воинские артикулы папское войско — швейцарская стража, производившая в своих ярких мундирах впечатление какого-то вооруженного маскарада.

Был еще рыцарь Антуан Марини, француз из Гренобля, советник короля Иржи. Марини, научившийся чешскому языку, очень огорчался, что не играет в посольстве главной роли, но был настолько честен, что доставлял пану Костке добросовестные, неприкрашенные сведения. Только все время завидовал далматинцу Фантину. Уже в Риме он заметил то, что позже, в Праге, стало явным: что Фантин де Балле, находясь на службе короля Иржи, служит папе во вред королю. Марини старался во всех разговорах с лицами, имеющими доступ к святейшему престолу, доказывать, что папа и все христианство крайне заинтересованы в добром отношении короля Иржи, так как только этот доблестный правитель героического чешского народа способен теперь остановить вторжение турок в самый центр христианского мира. Марини, хорошо знавший историю, помнил, что когда-то Атилла со своими гуннами вломился в Европу как раз с той стороны, где теперь стоят лагерем победоносные турки, прочем орды его достигли не только Рима, но и Франции. Как человек нового времени, Марини не верил в чудеса, а только в оружие и твердые военные договоры. И при этом знал, что король его, Иржи Чешский, — союзник верный и надежный.

Разговорчивый, подвижный француз сидел до поздней ночи с паном Костой, стараясь уклониться от прямого разговора с паном из Рабштейна, а дни проводил в кориорах Ватикана, где у него было много приятелей среди секретарей и кардиналов.