Улыбка и слезы Палечка

«Матей не пришел. Он умер, или с ним стряслась какая-нибудь беда. Надо ему помочь!» — сказал себе Ян и пошел в город по той дороге, по которой каждый день приходил и уходил его верный слуга. У причала одновесельных лодок взял перевозчика и вскоре высадился уже в городе, неподалеку от таможни. Но глаза его не дивились могучим стенам, выступающим из воды. Он не знал, где найти своего слугу. Сделал несколько шагов по твердой земле. Но спросить, где Матей, не мог. Кто-то вдруг обхватил его поперек туловища, завязал ему глаза, и несколько сильных рук посадило его в носилки, которые быстро двинулись вперед. Его понесли. Он заметил, что у него пропал меч.

Путь был недолгий. Скоро покачивание носилок прекратилось, Кто-то взял его за руку и велел ему выходить. Потом его повели по неширокой, гладкой мостовой и предупредили, что сейчас надо будет подниматься по лестнице. Двадцать ступеней вверх, пять шагов по ровной поверхности и еще двадцать ступеней вверх. Он почувствовал, что ступени низкие, широкие. И что ведут его по каким-то холодным помещениям; под ногами были скользкие камни. Потом ему приказали остановиться и сняли повязку с глаз.

Перед ним в золоченом кресле сидел старый лысый человек, облаченный в пурпурную мантию, с цепью на груди. На указательном пальце правой руки у него был большой перстень — вроде священнического. По обе стороны от этого человека сидели еще старики в богатых одеяниях, а сбоку за столиком настороженно и нетерпеливо посматривал писарь с пером в руке. Ян оглянулся. За его спиной стояли два великана в черных плащах. Это были венецианские стражники — мавры, о которых он столько слышал в Падуе.

Зала была высокая и светлая. По углам стояли обнаженные статуи. Мраморный потолок украшала непристойная живопись. Ян всмотрелся в лицо старшего. Оно было величественное, умное и усталое.

— Почему меня задержали? — гордо спросил Ян по-латыни.

Старик сделал знак, и Ян услышал позади чьи-то шаги. Оглянувшись, он увидел своего верного старого слугу Матея под конвоем одного стражника. В руке у стражника была связка ключей. Матей был без оков. Он кинулся с радостным криком к ногам своего хозяина:

— Ты здесь, сударь? Спасибо, спасибо! Выручи слугу своего, невинно преследуемого!

Никто не приказал Матею встать, никто не помешал Яну погладить его по седеющим волосам. Человек в багрянице молча, спокойно наблюдал это свиданье. Писарь быстро писал.

Матей поднялся, поцеловал Яну руку.

— К лицу ли так поступать совету славного города Венеции? Преспокойно хватать чужестранцев и бросать их в тюрьму или, завязав им глаза, тащить в незнакомое место и ставить перед неизвестным и неправомочным судом!

Так сказал Ян. Старики слушали, а писарь писал. Но старший заговорил слабым голосом:

— Ты стоишь перед лицом венецианского дожа и его совета Нет такого места в мире, которое имело бы такую власть на земле и на море, как Венеция. А ты шумишь здесь, как в корчме, дерзкий студент.

— Я — рыцарь Ян Палечек из Стража, подданный чешских королей! — ответил Ян.

— А этот человек — твой служитель?

— Мой слуга и друг, Матей Брадырж, участник славных боев того времени, когда мир дрожал перед именем Гуса и Табора.

— Он занимался своим ремеслом на улицах этого города без разрешения цеха цирюльников и в беседах своих марал честь дожа и его совета.

— Как может простой пражский брадобрей марать честь дожа? Ее марает только образ действий твоих бирючей, дож!

— Ты знаешь, что Падуя повинуется мне и что ты тоже, как падуанец, обязан подчиняться моим распоряжениям.

— Мой судья — ректор Академии.

— Ты смел, юноша.

— Я — рыцарь из Чехии, сударь!

— Твоя беседа занимает меня. Я редко слышу такие откровенные слова. Расскажи о своей родине и своем городе…

И Ян Палечек начал, и речь его была песней.

— Сам бог поставил мой город там, на холмах над рекой Влтавой! Прекрасен этот город, государь, и велика его слава. Пускай твой город владеет далекими просторами морскими, государь, пускай среди рабов его — и славяне и мурины, пускай корабли твои бороздят волны далекой Индии и Китая. Пускай город твой стоит на окаменелом болоте посреди вод, и появление его можно назвать чудом. Но мой город предызбран для борьбы за правду божью. Мой город каждое столетие умирает и каждое столетие родится. Он подобен птице Феникс, обновляющейся в огне. Мой город кровоточит от ран, нанесенных им самому себе во славу божью. Мой город не владеет рабами, а освобождает их. Мой город не имеет морей, но слезы нашей любви омывают его каменье. Мой город хочет правды для каждого, но правды единой, ибо правда — только одна! Мой город верит, в то время как весь мир утратил веру. Мой город ропщет, мой город клокочет внутренними раздорами, мой город раздирается междоусобиями своих сынов. Но из междоусобий, из раздоров, из веры и любви этих сынов город мой возносится к славе. Он увенчан твердыней и храмом, чей камень сливается с величием небес. Мой город поет торжественную песнь камня и силы, отваги и надежды. Это песнь божьих воинов, перед которой дрожал и будет вечно трепетать весь мир… И ты, дож!