Улыбка на пол-лица

Горбач и Вован на месте вовсю рубились в тыщу. Аваз, как всегда первый в котловане. Уже успел развернуть старенький, советский сварочный аппарат на триста восемьдесят вольт. Играючи, умелыми руками начал свое мастерское укрощение ослепительной, сверкающей сварочной дуги. Подтянулись Вован и Горбач. Звонко, оглушительно застучали удары молота дизельного копра «Хитачи». Работа закипела, настоящий, суетливый, пролетарский день начался.

У меня появилось два объекта. На втором работала «давилка». Давилка – сваевдавливающая установка. По-красивому – машина для погружения свай в грунт методом передачи статического усилия.

Ее можно было использовать вблизи домов, так как она не давала никакой динамики.

К счастью, вторая стройка находилась ближе к дому – всего лишь в часе езды. Я чередовал работу на объектах – один день на копер, другой – на «давилку».

На давилке были крановщик Кирюха, стропальщик Миша, сварщик Леха и разнорабочий Алик. Ки-рюха – молодой парень, но уже большой профессионал. К двадцати семи годам уже обзавелся тройней.

Леха – сорокашестилетний полуалкаш. Бывало, он приходил на работу в сопли бухой. Иногда, если мужики соглашались работать без него, я отправлял его выспаться в бытовку или домой. Ставил ему восьмерки в табеле. Жалко его… Совершенно потерянный, одинокий, никому не нужный мужик… С какой-то очень печальной историей за спиной. Работал Леха, когда был не пьяный, за троих. Поэтому, закрывая глаза на слабость Лехи к спиртному, его до сих пор так никто и не уволил.

Алик – мужик шестидесяти четырех лет. Давно, блин, должен быть на пенсии. Маленький, худенький, с усами, седой, лысоватый. В черной спортивной шапочке и старой, местами рваной робе. Мне было больно смотреть, как он тащит стальные пластины и тяжеленные цепные стропы. Каждый раз, видя, как он волочит по земле здоровенную цепь, я подбегал к нему, пытался помочь, но он всегда меня отстранял, говорил: «Занимайся своими делами. Вон сваи приехали, прими лучше, а то они могут и брак подсунуть».

Однажды, в очередной тяжелый, загруженный, тринадцатичасовой рабочий день я попытался его понять:

– Зачем тебе все это нужно, Алик? – вопрошал я. – Может, хватит себя так мучать? Стропы крановые тащить! В гроб себя загонишь! У тебя же пенсия есть!

– Пенсия-то она пенсия, а как же внуки? – спокойно, медленно, глядя на меня глубокими голубыми глазами, отвечал старик. – Купить им что-нибудь иногда хочется. Им же тоже надо.

Эти внуки… Однажды я позвонил ему домой, вопрос по работе решить. Взяла трубку внучка: «Э! Дед! Давай сюда! Тебе тут названивают! Быстрей шевелись! Ты что, не слышишь!?». Как же стало обидно услышать такие слова в сторону старика-бедолаги, который корячится, не жалея себя, таскает в грязи тяжести на своем шестидесятичетырехлетнем горбу… Но, наверное, в философии Алика что-то есть… Возможно, и я бы себя так вел. Наверное, для внуков и умереть на работе можно…

Однажды Леха пришел на работу вусмерть пьяный. Сваи надо было варить, и сроки поджимали. На помощь пришел Алик. В молодости он считался неплохим сварщиком, в армии научили, заборы варил.

День идет. Работа тоже. Все по плану: Леха спит пьяный (ничего, на этот раз он ответит за то, что подставил Алика, жалости пусть больше не ждет), Алик варит. Да, кривоватые швы, но ничего, сойдет.

Внезапно, как снег на голову, на нашем объекте появился городской чиновник высочайшего ранга. Да такого, что выше и быть не может. На сегодня у него выпал внеплановый обход государственных объектов. Он подошел, сполз в котлован прямо к стыку сваи, который только что закончил обваривать Алик. Я чуть под землю не провалился… Честно. Реально чувствовал страх. Эти швы… Прожоги, наплывы… С умным, серьезным видом я стоял возле сваи. Кривые швы резали мне глаз, я нервничал… Чиновник подошел к свае в упор и сказал: «Нормально». Фух… Я вновь ощутил твердую землю под ногами.

День ото дня не легче… Леха уже трезвый как стеклышко, работает, как машина – за троих: стропует, тащит вспомогательные цепи и материалы, играючи варит ровнющие, идеальные швы, сбивает быстрыми движениями молотка шлак, красит антикор, берется за ограждение «давилки» и замертво «прилипает». Меня на месте нет. Я отошел принять машину с соляркой.

Я испуганно бегу на крики. Я не знаю, каким образом его «оторвали». Леху ударило током. Он не может разжать руку. В глазах Лехи пустота. Он падает. «ЧТО ПРОИЗОШЛО! ВСЕ ВЫКЛЮЧАЕМ!» – кричит крановщик Кирюха. Я звоню начальству:

– Владимир Евгеньевич! Лешу Колесниченко ударило током, он «прилип»! – нервно кричу в трубку.

– Что он, живой? – спрашивает директор.

– Да, живой, – отвечаю я.

– Вообще-то он может походить какое-то время и упасть, умереть, – ответил он спокойным, даже каким-то отрешенным голосом. – Удар током дело такое. Где он? – добавил директор.

– Я отправил его домой, – отвечаю я.