Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

Слова о «политическом мифотворчестве» были сказаны всего лишь за полтора года до установления в Греции фашистской диктатуры генерала Кондилиса, реставрации монархии и возвращения в Грецию «короля эллинов» Георга II. Но Никосу так и не представилось случая указать профессору на некоторую неточность его прогнозов: через две недели после этого разговора был вывешен первый список исключенных из университета, открывавшийся фамилией Белоянниса.

*

В полицейском комиссариате, куда Никос обратился с просьбой продлить вид на жительство в Афинах, ему было предложено немедленно выехать на родину. Родители узнали об этом даже раньше Никоса: сосед Пулидис, дослужившийся до унтер-офицерского звания, не без злорадства сообщил им, что они могут больше не посылать ежемесячно определенную сумму в столицу, так как Никос не сегодня-завтра вернется домой и в его, Пулидиса, власти не разрешить ему обосноваться в Амальяде: здесь и своих смутьянов хватает. Ну, положим, так широко полномочия полицейского унтера не простирались, но старики не на шутку встревожились.

— Не может быть таких законов, — сказал Георгис, — чтоб сыну запрещали жить с родителями.

— Вы про законы сына своего спросите, — язвительно ответил ему Пулидис, — он про законы все вам расскажет. Ученый стал человек! А жить ему здесь или не жить — от него одного и зависит. Если он и у нас будет такое устраивать, что в Афинах устроил, — живо отправится на остров.

Пулидис стал злым гением семьи Белояннисов. Самого Никоса он, правда, побаивался и разговаривал с ним хмуро и односложно, но втайне пакостил и чинил всяческие препятствия: не дал ему занять место школьного учителя («Тарелки пусть перетирает в гостинице!»), тянул с отправкой донесения о прибытии «поднадзорного», пока наконец полицейские власти в Патрах не забеспокоились и не прислали запрос: из столицы Белояннис выбыл, на родину не прибыл, где находится — неизвестно. Последнее, правда, стоило Пулидису больших неприятностей по службе, но мстительного пыла его не умерило. Вначале он попытался поставить дело так, чтобы Никос представлял ему ежедневный отчет «о передвижениях в пределах участка», и Никос вынужден был разъяснить ретивому унтеру, что Амальяда еще не стала местом ссылки и, следовательно, Пулидис нарушает элементарные предписания. После этого Пулидис оставил Никоса в покое, но стариков продолжал изводить зловещими предсказаниями:

— Скоро, ох, скоро сложит голову на плаху. А имущество ваше конфискуют как имущество семьи государственного преступника. И вас сошлют.

А то прикидывался этаким благодетелем, скорбным другом семьи:

— Начальство требует, чтоб я глаз с него не спускал, чтоб о каждом шаге докладывал. Я бы и рад сквозь пальцы смотреть, да он сам себя губит. Вчера опять в Колице речь говорил: долой, говорит, угнетателей, грабителей народа — к ответу. О таких разговорах не умолчишь. Сам не доложу — другой через мою голову доложит. Секретарем его теперь выбрали — городского, видите ли, комитета. По лесенке идет ваш сынок, все вверх да вверх, а лесенка эта — к виселице, не иначе.

— Не для себя он старается, — пыталась спорить с соседом Василики, — все для других, за что ж вы ему виселицу сулите? Вон, цены на виноград повысились, а кто людей научил, кто людям помог? Наш Никос. Кому от этого плохо?

— Кое-кому и плохо, — многозначительно отвечал Пулидис. — Вот погодите, придет в Афины настоящая власть, она во всем разберется. И цены на виноград припомнит, и эту вот гостиницу, которую семья преступника не имеет права держать. Все зачтется сыночку вашему!

Безмерной была радость Пулидиса, когда в марте тридцать шестого Никос был арестован и без суда и следствия, «в порядке пресечения активности», сослан на остров. А через два месяца его судили заочно, был оглашен приговор: два года тюрьмы и запрещение учиться в университете.

— Вот не подумал бы никогда, — деланно удивлялся Пулидис, — что до сих пор он еще мог на адвоката учиться! Да стань он адвокатом или, например, судьей — такие ли дела начались бы у нас в Амальяде! Я бы тогда в отставку — и подальше из этих мест. Нет, есть еще справедливость на свете!

В тот день Василики собрала все деньги, что были в доме (старый Георгис, наблюдая за ее суетой, не проронил ни слова), и отправилась в Патры — в дальнюю для нее, уже немолодой женщины, дорогу. Вернулась через две недели — исхудавшая, измученная, но торжествующая: окружные судебные власти, приняв во внимание молодость Белоянниса, отменили приговор и решение о ссылке.

— Ну что, добилась своего? — такими словами встретил ее Пулидис. — Есть справедливость, говоришь? Известно мне, во сколько обошлась тебе эта справедливость. Неясно только, хватит ли у вас с Георгисом денег, чтобы все будущие грехи замолить. Сынок-то ваш еще не развернулся по-настоящему. Ну, он себя еще покажет. Он тут такое учинит, что и гостиницу продать придется, и юбку с дочери последнюю снять. А то в Америку опять на заработки старика своего пошлете.

*