Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

— Революционный! Вот какой! — почти крикнула Елени. — Идет народная революция, ты понимаешь? Революция, а не просто военные действия! Революция снизу! Рабочим не интересно, о чем вы там договорились в верхах. А слова «революция» в твоей речи я что-то не расслышала. Или, может быть, я его пропустила?

— Ты забыла, что мы не на коммунистическом митинге, — мягко сказал Никос. — Зачем отпугивать людей, которые…

— Вот именно, всем угодить, этого ты хотел.

— А ты хотела бы, чтобы назавтра в банде Пулидиса появилась лишняя сотня бойцов?

— Ты должен был посоветоваться с нами, — упрямо сказала Елени. — Ты должен был считаться с настроениями на местах. Рабочие комитеты хоть завтра готовы были взять все предприятия города в свои руки. Ты их обезоружил своей сегодняшней речью! А земля? Ты же ни слова не сказал о земле, как будто Амальяда плавает в воздухе! Народная революция, народная власть, социализм — вот какие слова должны были быть в твоей речи, вот чего мы ждали от тебя. И пусть у Пулидиса появилась бы лишняя сотня бандитов, пусть даже тысяча, десять тысяч. Все они были бы по ту сторону баррикад: все эти хозяйчики, спекулянты, землевладельцы. А по эту сторону — весь вооруженный народ. Почему мы должны ждать директив какого-то там правительства, искусственно созданного в Ливане?

— Хотя бы потому, — тихо сказал Никос, — хотя бы потому, сестренка, что в это правительство входят министры и от нашей партии. От нашей с тобой партии, сестренка.

— Так это ошибка! — гневно сказала Елени.

— Не здесь и не на таком уровне мы будем этот вопрос обсуждать, — ответил ей Никос. — Кроме того, я убежден, что ты неправа в принципе: время размежевания еще не пришло.

— Ну да, конечно, — Елени усмехнулась. — Ведь вы же переданы под командование генерала Скоби. О каком размежевании можно здесь говорить?

— Очень огорчила ты меня, сестренка, — грустно сказал Никос. — Очень огорчила…

Он отвернулся, и Елени со слезами припала к его груди. Никос гладил ее по голове, успокаивал, что-то говорил — и вдруг почувствовал, что на него пристально смотрят. В толпе, вновь обступившей их со всех сторон, стояли Георгис и Василики — седые, старенькие, с лицами, потрескавшимися, как земля, похожие друг на друга, как все старики, прожившие долгую жизнь вместе…

*

Первого октября 1944 года передовые части ЭЛАС вышли к городу Патры. Три дня продолжались тяжелые бои за каждый квартал, за каждую улицу столицы Пелопоннеса. Четвертого октября последний немецкий солдат был сброшен в море. А вечером того же дня в нескольких километрах от Патр начали высаживаться английские парашютисты. Под звуки угасавшего в городе боя первая группа десантников подготовила посадочную площадку. И к ночи под Патрами уже стояли две английских бригады — воздушно-десантная и танковая. Не приближаясь к городу, англичане спокойно дождались окончания боя, проследили за беспорядочным отступлением немцев, даже не пытаясь ему помешать, а наутро бойцы ЭЛАС увидели на улицах взятого ими города английские танки. Это был первый десант союзников на территории Греции.

*

Два года спустя, когда Белояннис работал в Пелопоннесском областном комитете КПГ, банда Кацареаса (из бывших цольясов) устроила дикую резню в одном селении на юге полуострова. Сотня бандитов, увешанных английским оружием (боеприпасы к немецкому были давно уже израсходованы), ворвалась в деревню на рассвете. Все жители, вплоть до малых детей, были выведены к церкви, и Кацареас объявил, что, по его данным, в деревне должно быть трое бывших андартесов. «Во избежание кровопролития» он предложил им выйти из толпы. Вышло двое. Бандиты схватили их, привязали к трактору и протащили за трактором вокруг деревни. Когда трактор вернулся на площадь, за ним по земле волочились окровавленные трупы. Кацареас сказал, что теперь его начальник штаба отомщен (у этой банды, оказывается, был свой начальник штаба, который был убит в недавней стычке с местным отрядом самообороны), и родственники могут получить тела для погребения. Охваченная ужасом толпа молчала. Родственники, зная повадки бандитов, не осмеливались приблизиться к трупам. Тогда Кацареас, глумясь, заявил, что селение, в котором не чтят память погибших, не может находиться под его покровительством, и «доблестные воины» его отряда могут дать волю своему возмущению. На глазах мужчин, стариков и детей бандиты стали вытаскивать из толпы женщин, здесь же, возле церкви, они насиловали их и душили, а тех, кто пытался их образумить или им помешать, пристреливали на месте. Затем, оставив на площади два десятка трупов, бандиты удалились.